Император Александр III - Владимир Петрович Мещерский

Цесаревич, вообще, очень любил Аничковский дворец; вместе с тем он был дорог для Его Высочества по воспоминаниям об Августейшем покойном Брате, для которого дворец отделывался. Постоянным напоминанием о Почившем служили особенно две гостиные залы, с садовой стороны, обитые одинаковою желтою шелковой материею, которая была заказана когда-то самим покойным Цесаревичем, в Москве, у Сапожникова.

Его Высочество, как Он сам говорил, «уважал предания», и потому Александрийский Петергофский коттедж, построенный Императором Николаем I, остался доныне без всяких наружных и внутренних перемен, не исключая одежды прислуги, серебра, настольного хрусталя и посуды. Только одна крошечная приемная комната украсилась старым английским фаянсом, который Цесаревич взял из дубликатов Петергофского Английского дворца, и, разве две, три небольшие картины украсили его стены, да полы покрылись богатыми ташкентскими коврами. Временно фасад дворца был закрыт постройкою огромного театра из корабельных парусов и флагов, в котором давался спектакль из живых картин, после чего театр моментально преобразился в блестящую танцевальную залу, где был дан бал в честь приезда Августейших Родителей Цесаревны, Короля и Королевы Дании.

Устройством этого празднества и постройкой, по личным указаниям Его Высочества, заведовал я и адъютант Великого Князя капитан Козлов. Через два дня все пришло опять в стройный обычный порядок. Тут же иногда, в амбразурах коттеджа и в саду, устраивались живые картины, в которых принимали личное участие их Высочества в постановке групп и декораций.

Так мирно, мудро и прогрессивно в художественном отношении протекала жизнь Наследника Цесаревича и Государыни Цесаревны, любезность и милостивое внимание которых ко мне было вдруг прервано тяжкою болезнью, постигшею меня. Вот как это было. По обыкновению, я явился в Аничков дворец в 11 часов утра и пристально следил за работой Великой Княгини, как вдруг глаза мои помрачились, все пошло кругом и я сделался бледен. Ее Высочество сейчас же позвонила, приказав подать холодной воды и полотенце. Я положил себе его на голову, думая, что это дурнота случайная. Вскоре вошел Великий Князь и дал мне совет скорее отправиться к доктору Гиршу, не дожидаясь завтрака. Шатаясь, я добрался до квартиры Густава Ивановича, который, осмотрев меня, отвез домой, и тут же я признал в себе нервный мозговой удар с разрывом и излиянием. Четыре с половиной месяца я был между жизнью и смертью; каждый день ко мне являлся ездовой, чтобы узнать о моем здоровье. Наконец, в апреле я мог с трудом выходить, а потому, поспешив откланяться моим благодетелям, я с грустью покинул родину и поехал в Рим. Так закончилась, к великому моему сожалению, моя профессиональная обязанность при Государыне Цесаревне. Здесь я не могу умолчать, хотя это и не входит вовсе в область моих художественных заметок, об одном эпизоде за этот период моих сношений с Их Высочествами, – эпизод, в котором проявилась всегда присущая Им высокосердечная доброта. Однажды пришел я к Государыне Цесаревне под влиянием грустного события, которое не мог переломить в себе, что скоро было замечено Ее Высочеством. «Вы сегодня не Алексей Петрович, которого я всегда привыкла видеть», – сказала мне с участием Великая Княгиня. «Извините меня, Ваше Высочество, я, точно, расстроен печальным событием, случившимся сегодня подо мною в академическом подвале с одним из бедняков, служителем. Сестра его жены, вдова, живущая поденною работою и имеющая 2 малолетних детей, внезапно умерла, оставив своих сирот человеку, обремененному своею семьей и не имеющему никаких средств к их содержанию. Конечно, я пришел на помощь, чтобы предать покойницу земле, но теперь надо заботиться о бедных детях. Есть у меня душевный русский человек и благотворительный купец В.Ф. Громов, постараюсь призвать его к этому христианскому делу».

Выслушав меня внимательно, Ее Высочество не промолвила ни слова и продолжала работать. Такое затишье со стороны Великой Княгини я счел неблагоприятным и стал себя упрекать мысленно, что сделал une boullete и поступил бестактно. Но вот шумно и радостно вошел в мастерскую Наследник Цесаревич. Не дав Его Высочеству сказать ничего, кроме обычных приветствий, Государыня Цесаревна обратилась к Августейшему Супругу со следующими словами: «Наш Алексей Петрович сегодня очень грустен; надо его порадовать, а потому дай слово, что исполнишь со мною совместно доброе дело». – «Да в чем тут суть?» – спросил Великий Князь. «Это узнаешь сейчас, только скажи свое – “да”». – «С удовольствием, но что это за таинственность?» – «Теперь передайте ваш рассказ мужу», – сказала, улыбаясь, Цесаревна. Я повторил снова мою подвальную историю. Цесаревич, видимо, ею интересовался, и когда я кончил, то Великая Княгиня сказала: «Ну, теперь ступайте к Федору Адольфовичу Оому (секретарь Ее Высочества) и скажите, что я беру младшую девочку». – «А от меня скажите Василию Васильевичу Зиновьеву (гофмаршалу), что я беру старшую». И все весело пошли к завтраку.

Пишу эти подробности, чтобы показать, как душевно и сердечно было высокое внимание Их Высочеств ко мне, что оно не ограничивалось только добрым словом, но и делом. Каково же было мое удивление и радость, когда, просиживая тихо и скорбно на Via de Baboino в Риме, я вдруг был удивлен вошедшим ко мне господином, от имени Его Величества Короля Датского, по желанию Цесаревича и Цесаревны, пришедшего осведомиться о моем здоровье. Растерявшись, в нервном состоянии, я заплакал от радости. Внимательный адъютант Короля при этом передал мне полное сочувствие Его Величества, которому я и не замедлил впоследствии представиться и встретил тоже милостивое внимание, каким я пользовался, проживая при Датском Дворце в свите Их Высочеств.

Когда я оставлял моих благодетелей, Наследник Цесаревич сказал: «Пишите Мне, что встретите интересного по художеству, да и приобретайте, что найдете достойным». С этих пор начинается моя новая художественная обязанность. Будучи не в состоянии, по расстроенному здоровью, сейчас же исполнить дорогое приказание Его Высочества, я только через год написал первое мое письмо Великому Князю о том, что высылаю Ему небольшую картину французского художника Жерома – «Наполеон I в Египте перед пирамидами». По получении картины Его Высочество удостоил меня первым своим письмом, содержание которого было чисто художественное. Дело было в мае; открылся парижский салон Palais de l’industrie; я не замедлил выслать каталоги с указанием на лучшие картины. С тех пор я получил письменное приказание постоянно высылать каталоги всех капитальных выставок. Кроме выставок, я писал Его Высочеству, что желаю познакомить его с здешними публичными продажами в Notel Drouot, через каталоги, прекрасно иллюстрированные с текстом серьезного свойства, на что получил ответ: «Каталоги весьма интересны; смотрю их с удовольствием,