День восьмой - Торнтон Найвен Уайлдер

– Да, святой отец, продолжайте.

– Епископа бросили в камеру, которая оказалась в центре между шестью камерами с одной стороны и шестью – с другой. Как вы думаете, что он предпринял, мистер Фрэзиер?

Роджер на миг задумался.

– Он… нашел способ общаться с соседями: присвоил порядковые номера буквам алфавита и начал перестукиваться.

Архиепископ просиял и, поднявшись, быстро простучал по стене пять раз, еще пять и еще два.

Роджер подсчитал в уме порядковый номер буквы:

– Это «L».

– В немецком «I» и «J» обозначаются одной буквой.

– Значит, «M», – поправился Роджер.

Архиепископ вернулся на свое место.

– Перестукиваться можно было только поздней ночью, и звук проходил только через одну стену. Вот так из камеры в камеру начали передаваться послания любви, мужества и веры. Потом пленников-китайцев тюремщики поместили по разные концы ряда камер и ослепили, чтобы не вздумали устроить побег. Они были христиане и понимали немецкий, но читать и писать не умели. В китайском же письме из-за иероглифики установить какую-либо нумерацию невозможно. Что нужно отстукивать в таком случае? Как, по вашему, епископу удалось связаться с ними?

– Даже не знаю, святой отец.

– Китайцы очень музыкальный народ. Епископ попросил их соседей отстукивать ритм песнопений, которые они знали, а также повседневных молитв вроде «Отче наш». Китайцы радостно отстучали в ответ, что все поняли. Их все-таки вытащили из этого кошмарного состояния заброшенности и одиночества. Прошло время, несколько пленников умерли. Камеры стояли свободными, и связь между оставшимися прервалась, ведь так? Однако тюремщики бросили в пустые камеры новых заключенных – английского торговца шелком, а также американского бизнесмена с женой. Они не знали немецкого, но епископ, который немного говорил по-французски и по-английски, начал отстукивать послания на этих языках и, в конце концов, получил ответ на английском. К новым заключенным он обратился с просьбой передавать своим соседям послания на немецком, объяснив, что это им нужно для религиозного утешения. Для новеньких выделили особое время. Американцы дали ясно понять, что религия их не интересуют, но благодаря тому, что перестукивания прошли через восемь камер, муж сумел связаться со своей женой, чтобы ободрить ее, а она сумела связаться с ним. Сколько теперь заключенных передавали послания, смысла которых совершенно не понимали?

– Все, кроме епископа.

– В начале заключения из-за голода и множество других причин пленники-немцы потеряли счет дням, а теперь от торговца-англичанина узнали, какой был день и месяц. К ним вернулись их воскресенья, и Пасха, и другие праздники – календарь, который укрепляет наши силы и дает нам радость. Опять освободилась одна из камер, и в нее засунули португальца, лавочника из Макао. Судя по всему, он оказался добрым и образованным: знал, кроме португальского, испанский и кантонский диалект китайского. Ночи напролет он «перестукивал послания с левой стены на правую, и с правой – на левую. Может, думал, что собратья по несчастью планируют побег? Как вы считаете?

Роджер задумался.

– Мне кажется, что если он так и думал, то уже через несколько недель отказался от этой мысли.

– Зачем я рассказал вам эту историю, мистер Фрэзиер?

– Вы объяснили, что мои родители были вроде этого португальца.

– Мы все такие. И вы тоже, мистер Фрэзиер. Надеюсь, что и я. Жизнь полна чудес, которые не поддаются осмыслению нашим ограниченным разумом. Ваши дорогие родители наблюдали их; мы с вами тоже наблюдали. Мы передаем другим (надеемся, что передаем) нечто более значительное, чем это осознаем сами.

Повисло молчание, потом Роджер спросил:

– То, что вы рассказали, правда, святой отец?

– О да. Я разговаривал с одной из сестер-монахинь.

– Как она выглядела?

– Как выглядела?.. Ну… Сестра Бенедикта была наполнена радостью, светилась счастьем. Самая большая радость приходит к нам через подтверждение нашей веры, пусть даже в незначительных ее проявлениях: в вере в то, что дом престарелых Святого Казимира восстановят, в вере в дружбу, в то, что ваша семья выживет.

Роджер сказал себе: «Надеюсь, что и отец сейчас счастлив».

Уже у двери, прощаясь, он попросил разрешения написать про эту историю для своих читателей и получил его. Месяц спустя история появилась в газете под заголовком «Перестукивайтесь через стены». В конце статьи был помещен рисунок из вертикальных черточек, напоминавший сломанный забор из штакетника. Тысячи чикагцев бросились разгадывать зашифрованную надпись, и у них получилось что-то вроде: «… УЧИТЕ… И… БРЯ… ЕТЕ». Статья была перепечатана в газетах по всей стране, потом и в Европе.

Корка льда, которая покрывала сердце Роджера, начала таять, или, лучше сказать, защитные латы спали с него. Выход из добровольного заточения ускорился после его знакомства с несколькими молодыми женщинами.

Детей семейства Эшли считали скороспелыми: трое из них уже к двадцати четырем годам заработали себе имя, – а на самом деле они взрослели медленно и душой и телом, но все равно брали свое, хоть поздно, но уверенно.

Работа требовала от Роджера по нескольку раз в день пересекать Чикаго из конца в конец («как комар пруд», говорил Т.Г.). На банкетах, разных мероприятиях, спортивных соревнованиях он знакомился со множеством молодых женщин. Роджер особо обращал внимание на представительниц прекрасного пола других национальностей, с другим цветом кожи и из других социальных слоев. Они были не намного старше, обеспечивали себя сами, даже давали работу другим. В начале века это еще не было так распространено. Это были своего рода первопроходцы, и уважающие себя женщины смотрели на них косо. Роджер подолгу разговаривал с ними. Говорили в основном, конечно, девушки, но он так внимательно слушал, что у них создавалось впечатление, будто им очень много о нем известно. Они не походили на других молодых женщин; он не походил на других молодых мужчин. Только через много лет Роджер осознал все, чему научился от Деметрии, Руби и других; только много позже понял, что общение с ними избавило его и от опасности навсегда остаться скованным и стесненным. Процесс полового отбора тоже ведь осуществляется чудесным образом. Все эти женщины были энергичными, предприимчивыми и, самое главное, независимыми, и только одна-единственная – высокая и белокурая. Роджер старательно удалял из своего воображения – по абсолютной необходимости – настойчивое присутствие образа женщины, к которой испытывал страстное, но безответное чувство. Это и дало ему повод решить, что он никогда не будет любим и не полюбит сам. Ни одна из этих женщин не была похожа на его мать.

Деметрия, двадцатишестилетняя широкобедрая гречанка с примесью турецкой и ливанской крови, всегда веселая и жизнерадостная, была