Черные кабинеты. История российской перлюстрации, XVIII — начало XX века - Измозик Владлен Семенович

Вместе с тем наряду с успехами второе отделение встречало и серьезные трудности, а порой даже терпело серьезные неудачи. К примеру, 2 декабря 1895 года В.Н. Ламздорф, на тот момент первый советник министра иностранных дел и председатель Цифирного комитета, записал в дневнике:

Послушать наших перлюстраторов, так они делают в самом деле просто чудеса, однако количество чиновников, занимающихся этим благородным ремеслом, недостаточно… и целую массу телеграмм подвергнуть дешифрованию не удается. Шифры всех великих держав и большей части других стран вскрыты; один лишь австрийский шифр не поддается усилиям наших перлюстраторов, и… поэтому… никогда не удавалось читать секретную переписку венского кабинета[806].

С началом в январе 1904 года русско-японской войны выявилась невозможность чтения японской дипломатической почты. 15 ноября того же года В.В. Сабанин сообщал товарищу министра внутренних дел К.Н. Рыдзевскому, что русский посланник прислал из Пекина девятнадцать копий телеграмм, отправленных японскими властями из Тяньцзиня (город и порт в Китае) и добытых нелегальным путем. Тринадцать из этих телеграмм зашифрованы и подлежат переводу с японского языка. Далее старший чиновник объяснял, что у него «не имеется сотрудников, знакомых с этими языками: японским и китайским». А потому он просит передать указанные тринадцать копий в Департамент полиции для расшифровки и перевода с последующей отправкой посланнику в Пекине. И впоследствии Сабанин неоднократно докладывал, что «все зашифрованные телеграммы не могут быть разобраны». 26 января 1905 года он сообщал о возвращении по этой причине тридцати девяти телеграмм, доставленных из Пекина[807]. Только позднее в отделении появился чиновник Литвин, занимавшийся японскими шифрами[808].

Естественно, все державы имели целый ряд ключей, постоянно их обновляя. В отчете за 1909–1910 годы старший чиновник А.А. Долматов указывал, что

за последние годы иностранные правительства… уделяют все большее внимание своим дипломатическим шифрам, которые становятся более сложными и объемистыми, и значительно чаще заменяются новыми. Английский посол, который раньше сообщал тексты полученных им телеграмм дословно, теперь передает их нашему министерству в совершенно измененной редакции. Французский посол недавно телеграфировал в Париж, прося не пользоваться больше одним из ключей, потому что в нем уже второй раз передается текст, известный русскому правительству. Германское правительство, ранее менявшие ключи только один раз в год, совершенно неожиданно ввело еще один новый ключ. Японское правительство заменило свои маленькие ключи чрезвычайно объемистыми и следовательно весьма трудными для разбора новыми кодами на японском языке. Новые ключи введены и австрийским, греческим, сербским и другими правительствами[809].

В этой ситуации чиновники отделения имели некоторую специализацию. Например, А.А. Долматов занимался ключами Бельгии и Испании; Е.К. Напьерский — Германии, Италии и Турции; Э.К. Феттерлейн — Баварии, Болгарии, Дании, Франции, Персии и Турции, а в конце 1904 года «нашел теорию австрийских ключей»; К.В. Циглер — Баварии, Франции, Греции; Е.Ф. Маттей — Франции и Японии[810].

Таким образом, российские дешифровальщики в целом успешно справлялись со своими обязанностями и предоставляли политическому руководству страны огромный фактический материал для анализа и последующей выработки оптимальной внешней политики.

В годы Первой мировой войны их опыт был востребован и на театре военных действий. В частности, весной 1915 года у мыса Шпитгамн (Спитгам) на территории Эстляндской губернии начала действовать радиостанция особого назначения (РОН) Балтийского флота. Она занималась перехватом и расшифровкой депеш неприятельских судов. В своем позднейшем донесении начальник РОН капитан 2‐го ранга В.П. Пржиленцкий отмечал, что со 2 марта 1916 года немцы ввели новую сигнальную книгу для радиотелеграфных сообщений, главным образом для радиопереговоров со сторожевыми и разведывательными судами. В этой ситуации из Петрограда на станцию 5 мая 1916 года прибыл Э.К. Феттерлейн. Далее события развивались, по докладу Пржиленцкого, следующим образом:

Недели через три Феттерлейном шифр был уже найден, а затем еще недели через три им же был разгадан общий план книги и установлены все 13 отделов, составленные вне алфавитного порядка и разбросанные на пространстве всей книги для того, чтобы затруднить разгадывание смысла депеши. Благодаря отлично усердной и умелой работе этого исключительно искусного специалиста имеемая в нашем распоряжении в настоящее время сигнальная книга заключает в себе уже около 15 тысяч разгаданных буквенных сочетаний, притом именно тех, которыми неприятелю для выполнения своих повседневных военных задач приходится наиболее часто пользоваться. Все отделы этой книги развиты теперь уже в такой степени, что практически она может считаться законченной… Удачу станции… я должен приписать прежде всего и главным образом… статскому советнику Феттерлейну, а посему прошу ходатайства… о награждении его орденом св. Владимира 3‐й степени[811].

Известно, что Э.К. Феттерлейн, занимавший должность помощника младшего чиновника в цифирном отделении, после 1917 года бежал с женой в Англию на борту шведского корабля. Там он вскоре стал главой русской секции британской военной дешифровальной службы. Его коллеги рассказывали, что он был «лучшим по книжным шифрам и другим кодам, расшифровка которых требовала широких познаний». Бывший сотрудник российского МИДа, теперь он занимался дешифровкой советской дипломатической почты для англичан[812]. О Карле Циглере сегодня напоминают две книги («География Японии» и второй том «Истории древнего мира») с его экслибрисом в фондах Центральной городской публичной библиотеки им. В.В. Маяковского[813]. К сожалению, о судьбе других сотрудников после 1917 года я не имею даже таких отрывочных сведений и буду благодарен всем, кто сможет их предоставить.

Деятельность дешифровального отделения МИДа, безусловно, имела серьезное значение для формирования российской внешней политики. Расшифрованные телеграммы регулярно докладывались императорам. Например, великий князь Константин Николаевич записал в своем дневнике 21 февраля 1848 года: «В 11 часов работал Папа [Николай I] с [К.В.] Нессельродом. <…> Вдруг приносят с почты пакет к Нессельроде, в котором между многими не важными бумагами пакет с надписью — весьма важное. Он распечатал. Это депеша от французского посланника в Париже к господину Мерсие [секретарь французского посольства в Петербурге]». Сообщение содержало сведения о волнениях в Париже, об отречении Луи-Филиппа[814]. В своих дневниках за 1886–1887, 1889–1892 и 1894–1896 годы В.Н. Ламздорф (первый советник министра иностранных дел в тот период и особо доверенное лицо министра Н.К. Гирса в 1886–1894 годах) около шестидесяти раз упоминает о доложенных Александру III и Николаю II материалах перлюстрации и резолюциях государей на них[815]. В частности, это переписка английского, германского, итальянского, сербского, турецкого, французского, японского послов в России со своими правительствами; обмен телеграммами английского посла в Персии с министром иностранных дел Великобритании, немецкого посла в Турции с Берлином, между Берлином и Парижем и т. д.[816] В результате работы дешифровщиков правительство имело достаточно ясное представление о реальной позиции иностранных дипломатов в Петербурге по отношению к тем или иным действиям России.

Например, тот же Ламздорф 25 ноября 1890 года отмечал, что «перлюстрации телеграмм турецкого посла [Гусни-паша] убедили нас в том, что он имеет несчастную привычку представлять своему правительству все происходящее в совершенно ложном свете» и «всегда хочет внушить ему, что все в том лучшем из миров [в Османской империи] идет наилучшим образом»[817]. Перлюстрация позволяла выяснить, насколько точно иностранные дипломаты информируют свое руководство о собственных официальных беседах в Петербурге и даже о содержании разговоров российских послов с иностранными министрами. К тексту перлюстрированной телеграммы о беседе с Николаем II, посланной графом Х. фон Мольтке кайзеру Вильгельму II 18 (30) сентября 1895 года, Ламздорф сделал примечание: поскольку государь «вернул эту перлюстрацию без всякой пометы», то «как видно, доклад Мольтке о состоявшейся аудиенции… является точным»[818]. В том же дневнике Ламздорфа 28 февраля и 5 марта 1891 года отмечено, что из перлюстрации телеграмм министра иностранных дел Франции А. Рибо его послу в России А. Лабулэ стало ясно — посол России во Франции А.П. Моренгейм прочел французскому министру официальное письмо министра Н.К. Гирса и «личную собственноручную записку, которую г. Гирс послал ему 19 февраля». В связи с этим старший советник министра заметил, что «Моренгейм отнюдь не был на это уполномочен… и его поступок мне сразу показался по меньшей мере бесполезным». Со своей стороны Гирс на тексте перлюстрированной французской телеграммы сделал помету: «Хотя и не поручал барону Моренгейму прочесть мое письмо г. Рибо, но, может быть, он недурно сделал, решившись на такое сообщение». Здесь же помета Александра III «Да»[819]. Таким образом, этот шаг российского дипломата получил высочайшее одобрение. Регулярно интересовался дипломатической перлюстрацией и Николай II. Директор канцелярии МИДа П.Л. Ваксель 20 декабря 1902 года направил В.В. Сабанину записку от руки, в которой сообщал: «Государь написал, что особенно интересные телеграммы [германские] должно представлять ему в русском переводе» и просил передать об этом А.А. Долматову[820].