Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никита глядит на Марину. Не узнает жены. Она изменилась. Дело даже не в том, что от былой фигуры мало чего осталось. У этой женщины теперь другое лицо. Изменился цвет глаз. Глядит она на ковыль, глаза пепельные. Глядит на небо — голубые. И нет в них для Никиты того света, который звал его, притягивал. Не нужен я теперь! У нее другая забота, думает Никита, забота о будущем сыне...
— ...Дожили до этого необыкновенного часа. Мы видим момент пересотворения. Качественный скачок. Тот самый, по диалектике. Время накопило количественный потенциал. Долго копило. Стоило это нам и крови, и жизней...
«Стоило!» — вдруг резко и неожиданно прокричала пестрая птица сорокопут. И этот ее крик перекрыл на миг голос человека. Никто ничего не понял. Выступающий лишь на мгновение прервался. Птица сидела у самого микрофона на крышке рояля. Того самого рояля, который не хотел ставить на близлежащей сопке Зенкин. И теперь только он понял, что это. Он потихоньку сошел с трибуны, отыскал в толпе Андрюху Колосова, что-то внушительно ему сказал. После чего Андрюха бросился на сопку, а Зенкин вернулся на трибуну.
— И вот эта стройка. Ее ведет человек. Но стройка эта и явление природы. Природа продиктовала нам необходимость этой стройки. Она же и не позволит нам делать это дело плохо. Она — самый первый и самый строгий судья.
Марина вздрогнула. Прижалась к Никите. «Так долго говорит, — прошептала она. — Дольше, чем все!»
— Запомните этот час! Внуки ваших внуков непременно спросят: неужели когда-то все было не так, все было другим, все было иначе...
Загудели бетоновозы. Все красного цвета, с вертящимися емкостями, где высокопробный бетон смешивался, смешивался, смешивался, пока его не стали выгружать. И вот уже кран несет этот бетон по воздуху и выливает на арматуру.
И пошли непрерывным потоком КамАЗы. Около десяти суток беспрерывно будут возить они бетон, пока не зальют положенные тысячи тонн в основание реакторного отделения.
Рояль на сопке зазвучал мощными аккордами. Запел на всю округу. Началось гулянье.
Море и степь, озеро и недалеко стоящий лес как бы подхватили это счастливое состояние, охватившее людей. Они дохнули на сопки предвечерней прохладой. Зной рассеялся. На улицах городка, на песке у воды задымились мангалы, и душистое мясо, нанизанное на шампуры, наполнило воздух сокрушительным духом насыщения. Хлопали пробки, фонтанировали зеленые бутылки. Их содержимое наполнило мир запахом винограда. Облачко этого духа долетело до августовской плантации будущего винограда, и несколько гроздей сразу созрели.
Это их отыщет, пользуясь тем, что сторож отлучился поглазеть на закладку основания реакторного цеха, Лида и принесет на сопку к роялю. Там и начнется пир. Слегка захмелевший от молодых ягод руководитель ансамбля объявит в микрофон на все четыре стороны:
— Сегодня у нас всех, друзья, двойной праздник: закладка первого куба и День строителя. У Андрея Колосова и Лидии Пшеничной — тройной. У них сегодня свадьба!
Валентина Колосова как раз поднесла к губам бокал с шампанским.
— Я... Што я чую?
— Выходит, тетка Валентина, побрались они, — ответил Вася Конешно и выпил свое вино. Взял шашлык и вцепился в него крепкими молодыми зубами.
— Как же... это? — Валентина Колосова сорвалась с места, уронила невесомую белую шаль за спину.
— Неправильно поступил Андрюха, — осуждающе проговорила Матрена, все еще держащая в смуглой руке свой стакан с пузырящимся напитком.
— Я так, мать, не сделаю. Мы с тобою гулянку у нас во дворе соорудим.
— Ох, скорее бы. А то не доживу, сынок.
Василь обнял мать и повел до хаты.
К морю спустились Андрей и Лида.
— Как я люблю эту бухту.
— Она волшебная... Ты слышишь, какая акустика! Рояль отсюда километра за полтора, а слышно будто рядом.
— У нас будет много детей.
— Это сколько?
— Не меньше пяти.
— Ого!
— Четверо мальчишек, а самая младшая — девочка.
Андрей оглядел Лиду.
— Ты такая тонкая. Не представляю.
— Я буду полнее. Это сначала такая. Я постараюсь поправиться.
Андрей рассказывал о своих дядьях, что знал от покойной бабки Валентины, про деда своего — Платона Колосова, воевавшего в этих краях с кайзеровцами и белобандитами. Так, будто он сам все, что рассказывал, видел и пережил.
Лида слушала его и думала, что ей не хочется, чтобы все это когда-нибудь кончилось, ушло и его и ее унесло в былое...
Лиде хотелось жить в вечной молодости и любви. Кому не хотелось этого? Кому из живых?
— ...Эй! — донеслось сверху.
Оба поглядели в небо.
— ...дрей! — снова сверху.
— Это мать! — воскликнул Андрей. И стал одеваться.
Набросила на себя одежду и Лида.
— А-ан-дрей! — Валентина стояла на третьем скалистом выступе.
— А-а-а-а! — откликнулся Андрей.
— Иди-и! Сейчас же до дому! — Валентина подняла руки, сжала их в кулаки и заплакала.
Андрей и Лида полезли наверх по тропке, вьющейся словно дымок.
— Ты чего? А? Зачем плачешь? — перекрывая музыку, заполнившую все окрест, спросил Андрей и вытер мокрое лицо матери горячими ладонями.
— Домой! Сейчас же! — повторяла сквозь плач Валентина.
— Домой так домой! — покладисто согласился Андрей. Взял за руку Лиду, которая стояла с опущенной головой.
— Жена твоя? — спросила Валентина.
— Да! — закивал головой Андрей.
Валентина притянула Лиду к себе, к своей необъятной груди, сняла с нее золотой веночек из бессмертников:
— Зачем же так-то?
— Чтобы запомнилось навсегда, — ответил Андрей.
— Люди перестают любить друг друга, когда забывают свой первый день, — подала голос Лида.
— Молчи, девчонка! — закричала Валентина. — Вы что, с луны свалились? Что скажут люди?
А люди уже бежали к ним. Они кричали что-то. А музыка летела впереди них. Казалось, сейчас птица-рояль сорвется со своей сопки и прилетит сюда, вслед за своим голосом. Люди окружили их и, смеясь, голося, в полуплясе и пении стали праздновать их свадьбу. А
