Боевой 19-й - Михаил Булавин

— Занятный этот «курский соловей», — ласково заметил Зиновей, — гляди, как бегает, без отдыха, ровно бы и не был раненый.

— А я вот ни разу не был ранен. И вот знаю, что шашка меня не достанет, но чую, пуля скосит, — задумчиво проговорил Устин.

— Ты это чего, Устин?

— Так, ничего, — махнул он рукой.

На политчас собрался весь эскадрон. Выступал Паршин. Ему доставляло огромное удовольствие передать бойцам те последние известия, которые он получил из полка.

По мере того как Паршин говорил, бойцы подходили ближе, теснились, иные выкрикивали: «Повторите, товарищ командир, ветер мешает».

И Паршин охотно повторял:

— «Сегодня ударная группа двенадцатой армии, после упорных десятидневных боев разгромила белые армии под Орлом и Кромами. Противник бросает оружие, боеприпасы и спешно отходит в южном направлении».

Бойцы хлопали в ладоши, кричали «ура». Сейчас они долго будут обсуждать подробности этой радостной победы. Но взоры их чаще и чаще останавливаются на городе Воронеже. Он стоял на виду, в четырех километрах. «ВозьмехМ. Не сегодня-завтра, а возьмем».

Дымились костры. Ветер поднимал и нес песню:

Все тучки, тучки понависли,

Во поле па-ал туман.

Скажи, о че-ом задумался,

Скажи нам, атаман.

Темень и тлеющие костры делали все вокруг неузнаваемым, незнакомым. Во дворах стучали топоры и визжали пилы. Саперы сбивали плоты.

На холмистой возвышенности сверкали тусклые огоньки города, а внизу в каких-нибудь километрах двух, протекала неширокая и немноговодная река Воронеж.

«И вот поди же ты, немудреный, но водный рубеж, — думал Устин, — не преодолеешь его — не попадешь в город».

Начдив 6-й кавалерийской дивизии получил приказ командира корпуса выставить сорок пулеметов на линии Придача — Монастырщина, при помощи плотов и в брод переправиться на правый берег, снять заставу белых и под прикрытием артиллерийского и пулеметного огня ворваться с восточной стороны в город.

Паршин с бойцами и с местными жителями лазил по берегу и устанавливал места брода.

С противоположной стороны реки взвивались ракеты: белые стерегли цереправу.

Ночью, когда были приготовлены плоты, солдаты неслышно подтаскивали их к реке. Паршин, готовя свое подразделение, предупреждал Устина:

— Помни, Хрущев, ты будешь переправляться на плоту один из первых. Под прикрытием огня из твоего пулемета будут идти в брод бойцы. Как только зацепишься за берег, жди товарищей и моих приказаний.

Через час Устин лежал на спущенном в воду плоту за пулеметом с молоденьким бойцом Симаковым. Тут же несколько бойцов, вооруженных винтовками и гранатами, ждали сигнала к переправе.

Паршин с силой оттолкнул плот и крикнул:

— Вперед! — как будто первый услышал в это мгновение грохот начавшейся канонады и яростный стук пулеметов.

Белые ответили тотчас же. На берегу реки вспыхнуло несколько взрывов. Устин, заметив вражеский пулемет, направил на него огонь, открыв таким образом себя, но этим он отвлек опасность от своих товарищей, переправлявшихся через реку. И только он подумал об этом, как над головой затенькали пули.

— Ложись, ребята, прижимайся к плоту! — крикнул он.

Плот, покачиваясь и поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, мешал вести прицельный огонь.

— Греби, ребята, нажимай на весла, — подгонял Устин и услышал, как кто-то охнул и, скрипнув зубами, простонал:

— Накось весло, погреби... о-ох!.. Да как же это, ребята? ..

Слово «погреби» прозвучало для Устина скорбно, как «похорони». Плот качнулся, и студеная вода разом обдала Устина, намочив шаровары й стеганку, ему стало жутко. Раненый неожиданно замолк. Кто-то сказал:

— Ребята, он уже мертвый.

Река представлялась Устину необыкновенно широкой. «Да уж не плывем ли мы вниз, по течению? — подумал он с опаской. — Ведь этак попадешь черт знает куда».

Плот неожиданно вздрогнул и остановился.

— Берег! — обрадовался Симаков.

— Прыгай! — скомандовал Устин. — Подтягивай, вытаскивай... Вот так.

С тяжелой* намокшей одежды Устина стекала вода. Дробно стучали зубы.

— Эх, да скорей же! — Он схватил пулемет, отбежал от берега и оттуда крикнул: — Снимите убитого с плота на землю!

Канонада продолжалась...

В это время 4-я кавалерийская дивизия переправилась в районе Рамонь на правый берег реки Воронеж и с рассветом двинулась по Задонскому шоссе, чтобы атаковать Воронеж с севера.

К утру 24 октября севернее Воронежа и на его восточной стороне разыгрался ожесточенный пеший и конный бой. Первая бригада 4-й кавалерийской дивизии стала обходить город с запада.

Боясь быть отрезанной и уничтоженной при слиянии Воронежа и Дона, конница Шкуро очистила город и стремительно отступила. После полудня по улицам освобожденного города с песнями двигались эскадроны 4-й и 6-й кавалерийской дивизии.

Теснясь на тротуарах, стояли толпы горожан, криками приветствуя полки буденновской конницы.

Город, утративший сень зеленой листвы, обнажился, раскрывая омытые дождем улицы. У самого берега и вверх по склону теснились маленькие домики жителей окраины.

На самой возвышенности, изрезанной оврагами, белели большие каменные дома, высились купола церквей, пожарные вышки.

Блестела, отливая синевой, спокойная, холодная река. В воздухе висел стук копыт о мостовую.

Песня одного эскадрона сменялась песней эскадрона, следовавшего за ним.

Смело мы в бой пойдем За власть Советов...

Песня уходила вперед и заглушалась другой:

Звук лихой Зовет нас в бой.. „

Но нарастала волна третьей:

Вечер долгий я стояла у ворот,

Вдоль по улице стрелковый полк идет...

Цокот копыт, грохот пулеметных тачанок, говор, возгласы — все это смешивалось и плыло в шумном потоке торжества и ликования.

Река позади. Войска вступают в центр города. Паршин снова на улице, на которой два месяца назад он дрался. А сколько воспоминаний связано с этим городом! Он едет рядом с помощником и рассказывает ему о сентябрьских боях за город, показывает короткой плеткой вниз на мост, потом вверх по улице. Тот слушает внимательно, следит за движениями Паршина и кивает головой.

Устин с жадным любопытством смотрит вдоль улицы, оглядывает дворы. G каким удовольствием он побродил бы по городу! А не сходить ли ему сегодня или, может быть, всем троим в госпиталь, чтобы повидаться с Григорием Андреевичем и с белокурой Верой? Надо будет потолковать с Паршиным об этом. Во всяком случае"он пройдется сегодня по старым, знакомым местам.

Зиновей смотрит на все рассеянно. Он думает о деревне, о ребятишках, о жене Насте. Как управляется она по хозяйству? Трудно, ох, и трудно же ей одной, горемычной. А ему не скоро еще возвращаться домой. Много еще впереди на его пути городов, сел и деревень.

Эскадрон, огибая Петровский сквер, выехал на проспект Революции.

По улицам среди гражданского населения, звякая шпорами, уже снуют веселые лихие кавалеристы, которые первыми вошли в город. Движутся телеги с учрежденской мебелью: шкафами, письменными столами, стульями и «ундервудами». На столб взбирается связист. Он вынимает из кармана трубку и, присоединив ее к проводу, кричит: «Как меня слышно?»

Какой-то старик бодро шагает с ведерком клейстера и пачкой листовок, оставляя на стенах свежие объявления:

«27 октября во Дворце труда состоится собрание представителей рабочих организаций'. С большим докладом о положении РСФСР и о задачах рабочего класса, в связи с действиями белых банд на Южном фронте и под Петроградом, выступит председатель губревкома Л. М. Каганович».