Боевой 19-й - Михаил Булавин

Вместе с войсками в город прибыл губернский революционный комитет во главе с товарищем Кагановичем. Город зашумел, задвигался. Звонили телефоны, назначались совещания, устанавливалась связь с районами. Сегодня только начало. А сколько предстоит еще сделать, чтобы упорядочить и наладить транспорт, связь, снабдить рабочих и служащих продовольствием, больницы топливом, медикаментами, бельем.

Буденновцы расположились в военном городке. Отдых, обед, сон. Ранним утром трубач проиграет подъем, и снова ринутся полки буденновской конницы по пятам врага.

Сонная тишина объемлет город. Ходят зоркие патрули, оберегая тишину и порядок. В казарме, где крепким сном спит эскадрон, Паршин пристроился к ящику и под крошечным огоньком свечного огарка пишет: «Здравствуй, отец! Жив ли ты, мой дорогой старик. ..»

Могучим сном спит набегавшийся по городу Устин, а Зиновей ворочается с боку на-бок. Он долго смотрит на склонившегося над листком бумаги Паршина, затем тихонько встает и подходит к нему.

— Товарищ командир... Петр Егорович, не откажи в милости, отпиши, пожалуйста, весточку ж«е;не моей Настюхе. Я плохо грамотен. Да и карандаша у меня нет.

Паршин берет другой листок бумаги и пишет:

«Дорогая Настя!»

— Петр Егорович! — шепчет Зиновей, прикладывая к груди руку. — Не так. Напиши ты по-нашему, по-крестьянски. «Здравствуй, дорогая наша жена Настасья Трофимовна. Пишет весточку ваш муж Зиновей Степаныч. Сообщаю вам, что я жив и здоров... Еще кланяюсь... Весточку эту писал командир наш Петр Егорович Паршин, с каким мы в одном эскадроне воюем с беляками и какой ведет нас в бой...»

Потом уходит Зиновей на нары, долго держит письмо в руке, незаметно засыпает и чему-то улыбается во сне.

Беспокойно мечется огонек догорающей свечи. Подходит дневальный и, собирая крошки стеарина, осторожно бросает на фитиль. На ящике, за которым сидит Паршин, лежат два письма. Первое к отцу, второе к ней, к далекой Наде.

Дремлет Паршин, накрывшись шинелью, и ему чудится: опять она, Надя Болдина. Она часто приходит к нему во сне. Сейчас она подъезжает к нему на черном коне и протягивает руки. Белокурые волосы развеваются на ее непокрытой голове. Он хочет подойти и обнять ее. Но она запрокидывает голову и трубит в сверкающую на солнце трубу. И мчатся к ней всадники. Их все больше и больше, и не видно уж Нади среди воинов. Потом он стоит один в степи и ищет ее глазами, но пустынна степь и вокруг никого нет. Потом он снова встречает ее. Они идут по темной улице, и она говорит: «Возьми меня за руку».

Он просыпается. Темно. Догорела свеча. У двери стоит дневальный, раскуривая цыгарку.

Где ока, эта милая девушка, первая, которую он так горячо полюбил. Придет ли, настанет ли час счастливой встречи? ..

Словно золу с угасшего костра, разметал и развеял ветер тучи. Вспыхнули под ними искры звезд, мерцая в черной ночи неба.

Ударил первый мороз, и стало на земле чисто и звонко.

И только едва забрезжил рассвет, мягкий и протяжный звук трубы заиграл подъем, а затем стала множиться команда:

— По ко-о-ням(

И прежде чем проснуться горожанам, буденновская конница мчалась к Дону, к переправам, на бой с врагом.

V

Конные набеги мамонтовцев и шкуровцев на уезды Тамбовской и Воронежской губерний, эсеровская пропаганда активизировали действия кулаков. Из сел и волостей Тамбовской губернии стали поступать тревожные вести об убийствах председателей сельсоветов, продармейцев и уполномоченных по проведению продразверстки.

То в одном, то в другом месте возникали мелкие бандитские отряды, возглавляемые эсерами и уголовниками.

Бывший начальник милиции города Кирсанова, Тамбовской губернии, эсер Антонов убил председателя Тамбовского губернского исполнительного комитета Чичканова, ушел с группой вооруженных бандитов в лес и положил начало крупному кулацкому мятежу.

В эти дни газеты под рубрикой «На нашем фронте» печатали краткие сообщения:

«2 ноября .

Части конкорпуса Буденного ведут упорные бои к вападу от Землянска».

«3 ноября .

Нашими частями занят Хохол. Противник бежит в направлении Турово, Нижнедевицк. Красная конница, развивая наступление в районе Землянска, отбрасывает противника к станции Касторная».

«11 ноября .

Идут упорные бои под станцией Касторная с перевесом на стороне наших войск».

Быльников сидел в кабинете начальника Особого отдела армии, человека лет сорока пяти, со спутанными седыми волосами и колючим взглядом серых глаз. Смотрел он на Быльникова исподлобья, хмурясь.

Бывший капитан, участник империалистической войны, коммунист Вихров, приговоренный летом семнадцатого года к расстрелу за большевистскую пропаганду на фронте и бежавший с помощью солдат из камеры смертников, перелистывал дело бывшего сотника 12-й казачьей дивизии 4-го Донского корпуса Быльни-кова, перешедшего с вооруженным отрядом казаков на сторону Красной Армии.

Он внимательно останавливался на словах, подчеркнутых синим карандашом, и сам что-то отмечал красным. Порой его густые, пепельного цвета брови вздрагивали, то поднимаясь, то опускаясь. Наконец он отчеркнул последнюю строку листа и захлопнул дело.

— Закуривайте, Быльников, — предложил он, положив перед бывшим сотником кожаный кисетик с табаком и спички.

— Спасибо.

Вихров прошелся по кабинету.

— Вы были ранены при переходе?

— Да.

— Куда?

— В спину, навылет. Находился на излечении.. -

— Не продолжайте. Мне дальнейшее известно. Как вы чувствуете себя сейчас?

— Физически вполне удовлетворительно. Нравственно — виновным.

— В войне с немцами на каком фронте были? — Вихров пододвинул стул и сел против Быльникова.

— Под Двинском, в отдельном казачьем пластунском полку.

— Ба! Так мы старые знакомые. Борисоглебский полк знаете?

— Как же не знать?! После разоружения его на фронте сотня пластунов нашего полка конвоировала его в Двинскую крепость.

— Совершенно верно, — подтвердил Вихров. —* А что-нибудь слышали о капитане Вихрове?

— Слышал, что он большевик и вел среди солдат пропаганду. Но встречать не встречал. Я был в то время слишком далек от политики. И как знать, встреться я тогда с Вихровым, может быть, моя судьба сложилась бы иначе.

— Так вот, Быльников, ближе к делу. Мы могли бы подвергнуть вас суровому испытанию, но, учитывая ваше чистосердечное раскаяние, переход к нам с вооруженным отрядом казаков и ваше желание искупить свою вину, мы используем вас в рядах вооруженных сил Красной Армии на очень ответственном участке. Вы получите назначение в один из отрядов по борьбе с кулацко-эсеровской бандой Антонова. Вы слышали что-нибудь о ней?

— Слышал.

— Прекрасно. Сейчас я дам распоряжение освободить вас. Вы, конечно, понимаете, что мы не могли не подвергнуть вас аресту, — пряча папку в стол, сказал Вихров. — А завтра вы получите направление.

Зазвонил телефон.

— Начальник Особого отдела Вихров. Подождите минут пять. У меня товарищ, — коротко ответил Вихров и повесил трубку.

Освобождение из-под ареста, неожиданное назначение в ряды Красной Армии, фамилия «Вихров», слово «товарищ» — все это взволновало Быльникова до глубины души. Он встал. Поднялся и Вихров.

— Мне трудно говорить, — начал Быльников. — Я так обязан вам за ваше доверие ко мне... Мне кажется, что я уже перешел ту черту, за которой начинается моя новая жизнь. Я приятно удивлен, что товарищ Вихров — это вы, разрешите мне так называть вас?

— Пожалуйста.

—- Заверяю вас, товарищ Вихров, что я не дрогну ни перед лицом врага, ни перед лицом смерти.

— Желаю успеха, товарищ Быльников, — Вихров протянул руку, и на его лице впервые увидел Быльников добрую улыбку. — Перед отъездом вы мне позвоните.