Железная скорлупа - Игнатушин Алексей

Глаза змеи полны пронзительной боли и отчаяния, в них читается внутренняя борьба.

Рыцарь вздрагивает, легко уклонившись от медлительного выпада твари, опускает рукоять на чешуйчатое темя – гибкое бревно судорожно дергается, обмякает.

– Мерзавец! – цедит Инконню с ненавистью. – Вот в кого превратили королеву и решили убить моими руками!

– Догадливый щенок! – пыхтит колдун, в глазах полыхает темное пламя. – Тогда ты просто сдохнешь, затем придет черед королевы, а вшивое отрепье за стенами уже пожирают живые мертвецы!

В юношу летит золотой кубок, затем – нож, градом сыплются прочие предметы. Рыцарь бешено крутит мечом, сшибая их в полете.

Колдун с мерзким смешком хлопает в ладоши: с гулким хрустом головы статуй слетают с мраморных туловищ, устремляются на мечущегося рыцаря.

Инконню танцевальными па и пируэтами уворачивается от каменных голов, они рассыпаются о стены, как снежки, но одна голова попадает в щит на спине, и рыцарь, не устояв на ногах, падает.

– А так?! – спрашивает Мэйбон с безумным весельем.

К рыцарю устремляются копья, топоры, мечи, булавы. Инконню клинком отбивает их оружие, но не всегда успевает, и котт-де-май звенит от ударов, тело рыцаря обжигает боль, по нему текут струйки крови.

В щите застревает топор, от толчка Инконню бросает вперед. В лицо летит острие меча, он с трудом парирует и, обернувшись, отбивает массивную булаву. Еще один топор вонзается в щит, и трещина раскалывает дерево на неравные части: одна, с топорами, падает, вторую удерживает ременная петля.

Инконню крутится как белка в колесе, получая новые порезы. Мерзкий колдун хохочет на троне, противник, танцующий в схватке с топорами и булавами, напоминает ему медведя, атакованного пчелами: рано или поздно рыцарь получит смертельную рану и сдохнет, харкая кровью, а после смерти станет рабом!

Рыцарь с ревом перекатывается по полу. Топоры и булавы промахиваются, звонко дробят камень, укрытый алым ковром. Мэйбон напрягается: вшивый щенок приближается к трону.

Рой клинков ударяет Инконню в спину, и он падает, обливаясь кровью, но тут же вскакивает и все же взбирается на ступень пьедестала. Во взоре колдуна мелькает страх. Рыцарь заносит меч, роняя на лицо колдуна тень клинка, и сердце колдуна замирает от близости развязки.

Топор со звоном вскрывает кольчужный шосс, подрубая ногу. Инконню, вскрикнув, припадает на одно колено. Булава опускается на плечо, ломая кости, и левая рука повисает плетью. Мэйбон облегченно хохочет. Оружие грозно роится над головой поверженного рыцаря.

Колдун встает, взмахом ладони отбрасывает оружие к стенам. Инконню, хрипя, поднимается, опираясь на меч. Правая нога отнялась, кровь хлещет, как вино из пробитого бурдюка, на полу натекает лужа.

Руки Мэйбона объяты пламенем, сползающим к кулакам.

– Это за Эверейна! – шипит Мэйбон.

Огненный ком бьет рыцаря в грудь, поджигая супервест. Инконню, крича от жара и ужаса, остервенело тычет мечом, и клинок увязает в мягком. Мэйбон захлебывается от режущей боли, пальцами стискивает меч, ворошащий живот, и фаланги падают как срезанные прутики. Колдун неверяще смотрит на них, глупо раскрывая рот.

Супервест сгорает, страшная мощь огненного шара растворилась бесследно. Инконню ошеломленно стряхивает горелые лохмотья.

– Это магия! – хрипит колдун. – Но какая? Я не понимаю…

Инконню, вдавив меч в живот колдуна, яростно ворошит внутренности, будто кочергой угли в камине. Мэйбон заваливается набок. Рыцарю неловко стоять на одной ноге, он опирается на меч, тем самым заставляя колдуна издать протяжный вой. Своды зала содрогаются, слышится хрустальный перезвон люстр, сквозь толщу камня доносится отголосок грома.

– Как это тебе удалось? Ка-ак?! Не понимаю, – стонет Мэйбон, его глаза заволакивает пелена. – Магия, но какая? Я же самый могучий, самый… – Он захлебывается кровью.

Инконню выдергивает меч, коротким тычком в горло обрывает агонию колдуна.

– Дурак ты, – говорит рыцарь устало.

Звенящий гул заполняет голову. Рыцарь ежится на полу, пустой взгляд устремляя на красный бархат дорожки.

«Вот и кончилось приключение, – думает он вяло. – Кончилось».

Инконню зевает: от ног поднимается холод, раны кровоточат, мерное дыхание стен его убаюкивает.

«Хороший конец, – думает он с грустной улыбкой. – Отец точно будет мною гордиться… Менестрели сложат песни о красивой гибели. Хороший финал».

Раздается женский вскрик, мягкий топот босых ног, затем над рыцарем склоняется женщина. Прекрасное лицо искажено болью, озера глаз полны слез. Ошеломленный невероятной красотой дамы, рыцарь встряхивает головой, взор его проясняется.

Королева Сноудона избавлена от мерзкого обличья. Она кутается в алую занавесь, сорванную со стены. Золотые волосы сияют.

«Хелия права, прекрасней девы нет на свете!»

– Кто вы, доблестный рыцарь? – говорит королева неземным голосом. Тонкими руками ласково обнимает его взъерошенную голову, заглядывает в глаза. – Вы спасли мое королевство от тирании колдунов, Сноудон никогда не забудет вашего имени.

Инконню улыбается, смерть на время отступает. Королева отрывает от накидки длинный кусок, бестрепетно перевязывает ему ногу, пачкая тонкие пальчики вязкой кровью.

Рыцарь оглядывает зал затухающим взором.

– Я… – хрипит он. Королева склоняет златовласую головку. – Меня зовут… зовут… кх… звали… Гингалин, сын Гевейна Оркнейского.

Рыцаря захлестывает восторг.

«Я достоин, я достоин!»

Черная бездна подкрадывается незаметно… Рыцарь с коротким стоном проваливается в темноту. Под сводами мечется горькое эхо:

– Гингалин!!!

Глава шестая

Замок взволнованно гудел, в голосах слышались то ликование, то печаль, то мстительная злоба. Слуги наводили порядок в залах: мыли, терли, скоблили, начищали, смахивали паутину и пыль, залы были заставлены тазами с мыльной водой, полы блестели от влаги.

На кухне тоже кипела работа, сытный запах разлетался далеко окрест: несмотря на ужасное состояние королевства, освобождение королевы следовало отпраздновать. Люди соскучились по празднику, немного светлых эмоций пойдет им на пользу.

Во внутреннем дворе, топча мягкий снег, с веселым гомоном бегали кузнецы, конюхи, плотники, прочие ремесленники. Замок охватило радостное нетерпение, облегчение…

Служанка с корзиной белья едва не наткнулась на бледного юношу с синими губами, стянутого повязками. Раненый смотрел на внутренний двор с балкона, прислонившись к парапету. Служанка поймала взгляд синих глаз, растянула губы в улыбке.

– Слава королеве, – сказала в бледное лицо.

Юноша дернулся, губы дрогнули, взгляд ушел через разгромленный город за крепостную стену.

«Слава королеве», – подумал с недоуменной горечью. Порыв тошноты коварно подкрался, едва не перебросив через парапет. Гингалин со слабым стоном выпрямился.

«Вся хвала досталась королеве, хоть бы кто мне спасибо сказал! Будто не я освободил королевство. Лучше бы я умер, тогда бы не видел этого безобразия».

– Слава королеве! – прогремел во дворе дружный рев.

– Благослови Христос нашу правительницу!

Гингалин сжал губы, от огорчения кололо в висках, заснеженный двор поплыл перед глазами.

«Рановато встал, – мелькнула мысль, но волна раздражения настроила на другой лад: – Обо мне забыли. Никто не узнаёт, не воздает хвалу, смотрят как на простого мечника. Но ведь я освободил этих ржущих людей, если бы не я, они пошли бы на корм тварям колдунов, а королева жила в мерзком обличии. И вот – неблагодарные благословляют освобождение любимой королевы, но молчат об освободителе!»

От обиды во рту стало горько, в груди ворохнулось плохое чувство. Гингалин огляделся в надежде, что кто-то сочувственно подбежит, отведет в лазарет, но люди равнодушно сновали мимо.

«Все для королевы, – подумал с сарказмом. – Хвалят ее щедрость, но какая щедрость, если сказала однажды спасибо, и даже не изволила навестить в лазарете, мол, государственных дел по горло. Неужели красотки такие бесчувственные?»