Падшие в небеса - Ярослав Питерский

— Ну, так что, Щукин?! Что вы сделали с гражданкой Скрябиной, когда она пришла к вам в дом? Почему? Почему вы это сделали? — зло спросил Мухин. Вилор брезгливо посмотрел на опера и тихо ответил:

— А вы женаты Мухин?

— Что? — милиционер чуть не поперхнулся дымом.

— Понятно,… значит, женаты и дети наверняка есть…

— Ты о чем это?!

— А вот вы, смогли бы, зарезать свою жену? Мухин вскочил из-за стола и, подбежав к Вилору, нагнулся над ним и зашипел словно змея:

— Ты мне брось эти вот еврейские замашки! Брось! На вопрос вопросом отвечать и глупость всякую спрашивать! Я тебе устрою тут зачистку совести! Вилор не испугался напора, он посмотрел в глаза милиционеру и равнодушно сказал:

— Вы еще и националист антисемит. Да… полный букет.

— Что сука?! Кто националист?! — Мухин схватил Щукина за ворот рубашки и протянул на себя с такой силой, что затрещали нитки.

— Глупость я спросил в ответ на глупость. Вы же спрашиваете у меня глупость?

Мухин дернулся, но рубашку все же отпустил, он, тяжело дыша, вернулся на место и, покосившись на серо-синий журнал на столе ехидно хмыкнул:

— Я, гражданин Мухин, у вас, как раз глупость-то и не спрашиваю. Вы подозреваетесь в совершении умышленного убийства. Вас нашли в бесчувственном состоянии, рядом с убитой гражданкой Скрябиной, которая, судя по всему, была вашей любовницей и у меня есть версия, что именно из-за ревности вы и зарезали вашу любовницу.

— Прекратите, как вам самому-то не противно?! Зачем вы так?! Вам представляет удовольствие мучить людей?! — брезгливо спросил Вилор. — Лидия была моя женщина, моя любимая, вот и все. Я ее люблю,…- Щукин осекся и, грустно посмотрев на окно, добавил. — Любил… и не мог убить, вы что, вашим умом милицейским, не понимаете, что есть такое чувство, а то, что она была за мужем, так она формально была замужем, она не любила этого человека и собиралась развестись, и мы должны были пожениться…

— Вот! Началось! Вы, хотя бы что ни будь другое, придумали! А-то сами себе ловушку расставляете! Замужем,… развестись!.. Она, наверняка, как я подозреваю, пришла вам сказать, что разводиться не хочет и что вам надо расстаться, а вы, вы просто в гневе пырнули ее ножом! Кстати куда вы его дели? Отвечайте!

— Хм, у вас богатое воображение гражданин начальник. Может мне так вас называть?! А?! Может, тут пытать меня еще будете?! Мухин хлопнул себя по лбу ладошкой:

— О! Об этом-то я и забыл! — радостно воскликнул он. — Как же без этого?! Мне тут один человек дал замечательный журнал,….. Новый мир называется! Так вот, в этом журнале, есть замечательное пособие, как вы там говорите,… по пыткам, а точнее по способам дознания.

— Что?! — недоумевая, спросил Вилор. — В Новом мире? Вы Мухин, что, совсем с ума сошли?

— Нет, с ума я не сошел, а вот вы,… вы может быть, но я вам отвечу, в этом номере журнала напечатана первая часть Архипелага Гулаг, некого гражданина Солженицына. Бывшего врага народа и предателя, уехавшего за рубеж, что бы поливать грязью нашу Родину!

— Вы что несете?! Мухин?! — с возмущением спросил Щукин. — Солженицын лауреат Нобелевской премии! И написал свой легендарный роман, что бы весь мир знал о сталинских ужасах!

— Может он для этого и написал, может мир и действительно узнал, но гражданин Солженицын, сам того не зная, приготовил хороший учебник для оперативников. Теперь по нему можно успешно применять методы дознания, которые были использованы нашими коллегами из гэпэу и энкавэдэ в двадцатые, тридцатые годы! Причем, как замечу, очень эффективно использованы!

— Вы больной человек! Мухин! Вы, что хотите сказать, что ваши коллеги должны применять те пытки, с помощью которых сталинские садисты мучили людей?!

— А почему бы нет,… причем как вы там заметили людей,… да и не людей, а злодеев, врагов народа,… а в сегодняшних реалиях бандитов и убийц! Насильников и извращенцев, воров и грабителей! Всех этих мразей почему бы не подвергнуть этим методам?! Ведь они же издевались над невинными людьми, вот и над ними надо тоже поиздеваться! Как говорится, глаз за глаз! Око за око!

— Вы больной! Вы сумасшедший! У вас, что тут за рассадник сталинских идей? Вы, что тут творите? Извращенцы! Вы ведь даже святое дело,… как я вижу, в пытку превратить можете! Солженицын вам ведь, об этой мерзости писал! Человек подозреваемый, еще и не преступник вовсе, а вы его уже…

— Нет, вы правы…. если человек сам сознался, то зачем его пытать? — язвительно ответил Мухин. — Нет! Его пытать не надо! Он и так наказан будет, срок получит! А вот если упорствует злодей, жулик и бандит, убийца и извращенец, из себя невинного строит,… то почему бы его немного не прижать?! А?! Пусть сознается! И все!

— Да вы что?! Идиот?! — Вилор не верил своим ушам, он смотрел на милиционера и не мог понять притворяется тот или говорит искренне.

— Вы тут мне с оскорблениями-то, осторожней! — с угрозой в голосе произнес Мухин. — Я не идиот! А вот вы, я вижу, под такого косите! Человек сознался,… значит, он виноват! Вот и все!

— А если он слабый и ваших пыток не выдержал?!.. Мухин сощурил глаза и пристально посмотрев на Вилора, гнусно прошипел:

— Не надо было сюда ко мне попадать! Попался, признался, в лагерь за решетку!

— Нет, вы точно больной!

— Ладно! Хватит! — рассвирепел Мухин и ударил кулаком по столу. — Развел мне тут демагогию! Лучше говори, как убил Скрябину! А то я тебе весь спектр услуг от энкавэдэ применю! — милиционер кивнул на журнал, что лежал рядом.

— Да пошел ты… Мухин ухмыльнулся и, лениво затушив сигарету в пепельнице, медленно встал из-за стола и подошел к Вилору. Он вновь склонился над ним и зашептал в ухо:

— Нет, пока я к тебе методы, что описаны у гражданина Солженицына применять не буду. Мороки много… Но это пока! А сегодня мы попробуем простенький вариант признания. Очень простенький и эффективный, но вот есть один минус у этого метода, после него, ручку или карандаш держать больно! — Мухин разогнулся и, посмотрев сверху вниз на Вилора, добавил. — Ты ведь драматург и поэт у нас? Щелкопер вольнодумец? А?! Гражданин Щукин?!

— Да пошел ты!

— А вот это не надо! Не надо! — издевательски пробубнил Мухин. Он достал из-за спины карандаш, обычный карандаш с красным грифелем. На его ребристых боках, как показалось Вилору, блеснули капельками крови.

— Вот, видишь этот карандашик?! А?! Это не просто карандашик, а волшебная палочка! — Мухин выговаривал каждую букву с каким-то смаком, словно упиваясь беспомощностью человека который сидел на стуле со скованными руками. — С помощью этой палочки можно заставить даже самого упертого и неразговорчивого преступника говорить то, что надо! Не веришь?! — милиционер противно улыбнулся, растянув тонкие губы и оголив желтые от табака зубы. — Ты же любишь писать?! А, Щукин?! Как ты любишь писать? Вот сейчас этот карандашик поможет тебе не только писать, но и говорить!

Мухин зашел Вилору за спину и присел на корточки. Он медленно вставил карандаш в правую руку Щукина, между указательным и средним пальцем.

— Вот,… ощути крепость дерева, из которого изготовили этот карандаш, — бормотал словно душевнобольной, Мухин. Вилор не видел его лица, но чувствовал, что опер зло улыбается.

— Как только ты признаешься, то тогда этот волшебный карандашик из твоих гениальных пальчиков выпадет, — шептал милиционер. В этот момент Щукин ощутил резкую боль между пальцев. Милиционер с силой сжал ему фаланги и начал крутить карандаш. Это было невыносимо! Острые ребра струганной палочки буквально вгрызались в кости пальцев. Первые секунды, Вилор сжав зубы, терпел, хотя в глазах потемнело и так хотелось закричать. Мухин видя, что его метод не подействовал, сжал пальцы с еще большей силой. От напряжения у Евгения покраснело лицо. Карандаш вращался, сдирая кожу и, буквально перемалывал мясо. Боль! Она заставляет вырываться звукам из груди, легкие выталкивают воздух, сердце отчаянно бьется.

— М-м-м, — застонал Вилрор, стараясь это делать, как можно тише, странно, но он стеснялся своего мучителя, как молодые парни стесняются медсестру в травм пункте, которая ставит им инъекцию в ягодицу.

— Вот, вот, как правда-то трудно выходит из тебя! — смаковал его страданиями Мухин. — Говори и все будет хорошо! Освободи совесть, душу и все! Никаких проблем! Скажи правду! — уговаривал Вилора опер. Он вращал и вращал карандаш. Вилор понял, что от боли он не сможет контролировать свои эмоции, на секунду ему показалось, что ради того, что бы его оставили в покое, он готов на все! На подлость и трусость! На личное унижение, на все что ему прикажут! Еще секунда, еще одна, она тянется как вечность! Проклятый карандаш, он вращается, как нож мясорубки! Нет! Не кричать! Ни в коем случае не кричать! Это слишком большой подарок для этого мерзавца! Крик как символ слабости! Крик как признание беспомощности! Маленькое противное бревнышко, оно уничтожает человека, как личность!