Всем поровну (сборник) - Александр Громов

Вряд ли объект отзывался на мои мысли, но только потолок колодца, маячивший прежде в недосягаемой вышине, потемнел и как будто стал ниже. Вроде опускающегося поршня. Словно у Монстра вдруг прорезался юмор, очень поганого свойства, но все же человеческий…

Нет, показалось.

Тоска… Здесь не случается ничего. Какой-то колодец Бездействия – сиди хоть до седых волос, ничего не высидишь. Может, это все-таки ловушка?

Может быть. Ну почему я не пошел в бухгалтеры? Размеренная работа, стабильная зарплата, никаких длительных командировок, и домой можно являться вовремя, к шести часам, включать телевизор и в ожидании ужина смотреть с Настькой футбольные матчи и тупые телевикторины, а когда обоим надоест, катать ее на спине, изображая то лошадь, то верблюда, но стараясь не слишком трясти, чтобы не прикусила язык…

А ведь я ударил ее однажды… Всего-то за то, что она исчеркала маркером новые обои и рукопись только что законченного Машей перевода. Ну могла ли она понимать, что делает? А я ей – оплеуху…

Врешь, мразь! Если бы ты действительно любил ее как свое продолжение на этом свете, разве ты старался бы приходить домой попозже, оправдываясь прорвой работы, чтобы только застать дочь уже спящей, чтобы не слышать ее идиотического лепета, не видеть одутловатого лица и вечно высунутого толстого языка над подвязанным слюнявчиком? Разве ты…

Меня засасывало в вязкие воспоминания, и одно пронзительное мгновение я понимал, в какое место меня занесло, и даже пытался бороться, наивно надеясь, что сопротивляться Монстру в человеческих силах, – но сил хватило лишь на то, чтобы осознать свою беспомощность, и сейчас же меня сорвало, как сухой лист с дерева, закрутило и понесло…

Радуйся, подонок! Три года назад ты днем заметил в окнах соседа свет, но спокойно прошел мимо его двери, не догадавшись позвонить, – а парализованный сосед в это время умирал на полу в прихожей не столько от обширного инсульта, сколько от невозможности сплюнуть слюну, и, захлебываясь, безмолвно кричал…

Ты был наивен, если думал, что эта рана зарубцевалась, ты был непроходимо глуп, если вовсе не считал ее раной. А сколько их!.. Ну что хорошего о себе ты можешь вспомнить? Как однажды разогнал обрезком трубы шестерых подонков? Велика заслуга! И как в училище потерял зуб, вступившись за одного слабака? – тоже ведь без толку, его все равно потом отчислили…

Да, иногда тебе случалось совершать и добрые дела, но много ли они стоили? А как ты поступил с той девочкой – помнишь? Не забыл, гнида? Тебе было почти пятнадцать, ей вряд ли больше десяти. Все верно, ты не тронул ее. Но кто приказал ей раздеться, угрожая избить до полусмерти, не ты ли? Неправда, что ее жалкий рев навзрыд остановил тебя – ты вообще не собирался ее насиловать, тебе было достаточно ее унижения наготой и беспомощностью, сознания своей полной власти над трясущимся от страха человеческим существом, вдобавок все твое возбуждение самца провалилось в тартарары от ее рева. Да, тебе было пакостно потом, ты никому не посмел рассказать об этом… а значит, ты недостоин даже ненависти и в лучшем случае можешь рассчитывать лишь на жалостливое презрение.

А тот мужик… как его… ну тот принципиальный, что ни в какую не хотел стучать… и надо было оставить его в покое, начальство в общем не возражало, на его дружка и так имелось материалов лет на пятнадцать строгача… а ты, молодой да честолюбивый, решил проявить служебное рвение и надавить на клиента посильнее… Кто ж знал, что он намылит себе петельку? Ты ведь даже фамилию его не можешь вспомнить – забыл, и не было у тебя тогда чипа в голове…

Мразь, дерьмо, подлец! Червь еси, смрад еси, кал еси…

Мучительная жалость к себе, сладкая боль…

А вот еще…

Не было больше сил упиваться собственным ничтожеством. Да, да, я тварь, я последний подонок, я недостоин даже мысли о снисхождении! Ну так убейте меня, избавьте от мук! Убейте!!! Скорее!.. А-а-аа-а!..

«ОПАСНОСТЬ ВТОРОГО РОДА!» – бесполезно орал чип.

Я выл. Я извивался, как червяк, брошенный на муравьиную кучу. Искусал себе губы до крови. Максютов что-то кричал мне в наушники – я не слушал. Какое счастье, что мне отказали в табельной «гюрзе» и «блаженной смерти» – я бы с радостью воспользовался не одним, так другим! Резервы моего мазохизма кончились. Нельзя жить, непрерывно наслаждаясь болью…

А стропорез?!

И в следующее мгновение, словно поняв, что высшая точка достигнута, скрупулезно отмерив мне предельную порцию сладкой муки, Монстр проглотил меня и выплюнул совсем в другом месте. Это была короткая и широкая пещера, вернее, грот. Я пробыл в нем лишь несколько минут – ровно столько, чтобы после наслаждения болью насладиться ее отсутствием. Здесь ничего не происходило. Грот Отдыха – так я назвал это место.

И провалился вновь.

И еще раз.

И еще…

Без конца.

Четвертый час меня несло по замкнутому кругу. Пещера Нирваны – Термический коридор – камера Абсолютного Одиночества – колодец Великой Скорби – грот Отдыха – зал Безграничного Счастья…

И снова.

Снова.

– Хватит, – молил я. – Не хочу. Достаточно.

– Еще! – в сумасшедшем восторге кричало что-то внутри меня. – Еще! Еще!.. – И я боялся, что меня вышвырнет.

После сауны Термического коридора я попадал в восхитительно прохладные объятия и вываливался не сразу. Монстр сосал меня, словно леденец, даря неземное блаженство, слизывал с кожи соль и пот. Я понимал, что больше никогда в жизни не пойду в человеческую баню, пусть даже самую навороченную, – куда им всем до того, на что способно это чудище! Что там оргазм, наркотики – тьфу! Не о чем и говорить. Разве человек умеет дарить наслаждение? Нет, он слишком слаб и нетерпелив, он умеет только наслаждаться…

– О-о-о! – стонал я, подвывая. – У-у-у… О-оо-о-о!..

И вываливался в очередной коридор или зал.

Семь кругов не то рая, не то ада. Или сто? Их считали там, в бункере. Я не считал. Не было разницы между мгновением и вечностью, как не было ее между мукой и наслаждением. А потом, когда тем, в бункере, надоело следить за моим превращением в счастливо мычащее животное, я получил электрический удар. Как раз в пещере Нирваны. Наверное, приклеенный к моей коже электроразрядник мог управляться и дистанционно.

На трясущихся ногах я выскочил в ближайший коридор – кажется, именно тот, который предполагал исследовать. И почти нос к носу столкнулся с НИМ.

Не человек – образина. Голая. Страшная.

И вооруженная.

Я даже не сразу узнал его, хотя фото анфас и в профиль плотно сидели в моей памяти. Сторож! Полоумный охранник при свинокомплексе, свихнувшийся на диверсантах, с отросшей седой бородищей, окончательно сумасшедшим взглядом и помповым ружьем на плече – дулом вниз. Очутившись внутри Монстра, он до сих пор не бросил оружие, как я не бросил свой парашют. При всем аппетите к неорганике Монстр оставлял подопечным их любимые игрушки.

Срывая с плеча ружье, он не стал кричать «стой, стрелять буду». Да и мог ли он произнести хоть что-нибудь членораздельное после двух с лишним месяцев жизни в Монстре?

– А, бля!..

Мог.

Выстрел. Промах.

Я упал, перекатился, прыгнул… Я летел на сторожа не для того, чтобы «взять языка», – чтобы спастись! И уже понимал, что не успею, что передернуть затвор помпового ружья – это же так просто, так быстро…

Сумасшедший старик, ничего больше. Нормальный оперативник сумел бы взять его голыми руками сразу, а то и дал бы ему сначала расстрелять все патроны, покачав маятник. Почему я захотел в Нацбезе спокойной работы? Мне удалось избежать лишь первой пули.

Помню тупой рвущий удар, завертевший меня волчком. Мягкая крупнокалиберная пуля, чудовищная останавливающая сила… Слона она, может, и не остановила бы, но я не слон. Меня швырнуло на пол коридора, и мягкий «тартан» вдруг прогнулся, принимая в себя подбитого майора Рыльского, не соответствующего стандартам, захлопнулся над моей головой – и страшный рывок, означающий, что «катапульта» наконец сработала, протяжный свист воздуха в ушах и еще один рывок, когда раскрылся купол…

Потом – темнота.

В последних числах августа я уже мог довольно сносно сидеть на койке и пробовал вставать. Пять минут мучительных потуг, темноты в глазах, неслышного свирепого мата – и нате вам, стою, не шибко кренясь набок, и даже могу ходить. Правда, пока вдоль стенки и с палочкой. И только в сортир или на перевязку, а с перевязки уже на каталке. Весь в поту. Колоть морфин мне давно перестали. Насколько я мог судить по скупым междометиям неразговорчивого хирурга и собственным ощущениям, мой развороченный бок понемногу заживал, рана затягивалась. Конечно, в боку останется ямка калибром с бильярдную лузу, но могло быть и хуже. Интересно, что сделал Монстр с вырванным из меня куском мяса? Сожрал, наверное. А заодно и пулю – чего свинцу зря пропадать? Занюхал пороховыми газами и остался доволен, гурман хренов.