Моя жизнь - Айседора Дункан

Психолог может объяснить вам подобный случай, и, вероятно, такова же природа моих взаимоотношений с Америкой. Конечно же я люблю Америку. Но разве эта школа, эти дети, все мы не являемся духовными потомками Уолта Уитмена? А этот танец, который называют «греческим»? Он тоже рожден Америкой, это танец Америки будущего. Все эти движения – откуда они произошли? Они возникли из природы Америки, из Сьерра-Невады, из Тихого океана, омывающего побережье Калифорнии, из огромных пространств Скалистых гор, из долины Иоземита, из Ниагарского водопада.

Бетховен и Шуберт всю свою жизнь оставались детьми народа. Они были бедными людьми, и их великие произведения искусства вдохновлялись человечеством и принадлежат ему. Людям нужны великие драма, музыка, танец».

Мы поехали в Ист-Сайд и дали бесплатное представление. Некоторые говорили мне: «Если вы исполните в Ист-Сайде симфонию Шуберта, зрителям это не понравится».

Что ж, мы дали бесплатное представление (театр без кассы – это так свежо), и люди сидели как зачарованные, и слезы струились по их щекам. Вот как им не понравилось! Целые залежи жизненных сил, искусства и поэзии ждут своего часа, чтобы прорасти среди жителей Ист-Сайда. Постройте для них огромный амфитеатр, единственно демократический вид театра, где все одинаково хорошо видно, где нет ни лож, ни балконов. Вы только посмотрите на галерку! Разве это справедливо – посадить людей, словно мух, на потолок и требовать, чтобы они оценили искусство и музыку?

Постройте простой красивый театр. Не нужно позолоты, не нужно всех этих украшений и безделушек. Изящное искусство происходит из человеческого духа и не нуждается во внешних проявлениях. В нашей школе нет ни костюмов, ни украшений – лишь красота, струящаяся из вдохновенной человеческой души и тела, являющегося ее символом. И если мое искусство вас здесь чему-нибудь научило, то, надеюсь, именно этому. Красоту следует искать и находить в детях, в свете их глаз, в красоте их маленьких ручек, простертых в прекрасных движениях. Вы видели их пересекающими сцену, держась за руки. Они прекраснее, чем любое жемчужное ожерелье, принадлежащее кому-либо из дам, сидящих здесь в ложах. Вот мои жемчуга и бриллианты, и мне не нужны иные. Дайте красоту, свободу и силу детям. Дайте искусство людям, которые так в нем нуждаются. Великую музыку нельзя больше использовать только для услады небольшой группы культурных людей, ее нужно бесплатно отдать массам; она им так же необходима, как воздух и хлеб, ибо она – духовное вино человечества.

Во время этой поездки по Америке я обрела счастье в дружбе гениального артиста Дэвида Бисфема. Он приходил на все мои представления, и я посещала все его концерты, а потом мы ужинали в моих апартаментах в «Плазе», он пел мне «По дороге на Мандалай» или «Дэнни Дивер», и мы смеялись, обнимались и наслаждались обществом друг друга.

Эту главу можно было бы назвать «Апология языческой любви», поскольку теперь, когда я обнаружила, что любовь может быть как приятным времяпрепровождением, так и трагедией, то стала ей предаваться с языческой невинностью. Мужчины, казалось, так жаждали красоты, жаждали той освежающей любви, которая вдохновляет, но не несет в себе страха или ответственности. После представления я, в своей тунике, с волосами, увенчанными розами, казалась такой красивой. Почему бы не насладиться этой красотой? Миновали те дни, когда мне были необходимы стакан горячего молока и «Критика чистого разума» Канта. Теперь мне представлялось более естественным потягивать шампанское и выслушивать комплименты какого-нибудь очаровательного мужчины о том, как я хороша. Дивное языческое тело, страстные губы, цепкие руки, сладкий освежающий сон на плече очередного возлюбленного. Эти радости казались мне невинными и восхитительными. Кто-то, наверное, будет шокирован, но я не понимаю почему. Если у вас есть тело, которому предопределено испытывать какую-то боль – когда прорезаются зубы, когда их приходится лечить или удалять, любой человек, каким бы добродетельным он ни был, подвержен гриппу и прочим болезням, – так почему бы вам, когда представится такая возможность, не извлечь из этого тела максимум удовольствия? Мужчина порой трудится весь день, напрягая свой мозг, его угнетают тяжкие проблемы и раздирают тревоги. Почему бы ему не погрузиться в объятия этих прекрасных рук и не найти утешения от своих болей и не обрести несколько часов красоты и забвения? Надеюсь, те, кому я даровала это, будут вспоминать проведенное со мной время с таким же удовольствием, с каким вспоминаю его я. У меня нет времени, чтобы коснуться всех их в своих мемуарах, их было больше, чем я могу изложить в одном томе, этих прекрасных часов, которые я проводила в лесах или в полях, или все то изумительное счастье, которое я почерпнула из симфоний Моцарта или Бетховена, и тех изысканных часов, проведенных в обществе таких художников, как Уолтер Раммель, Хенер Скене и другие.

«Да! – постоянно восклицала я. – Позвольте мне быть язычницей, быть язычницей!» Но мне так и не удалось продвинуться дальше, чем стать языческой пуританкой или пуританской язычницей.

Никогда не забуду своего возвращения в Париж. Я оставила своих детей в Версале с гувернанткой. Когда я открыла дверь, мой мальчик с золотистыми кудрями, ореолом обрамлявшими его милое личико, подбежал ко мне, а оставила я его крошечным младенцем в колыбели.

В 1908 году я купила в Нёйи студию Жерве с музыкальным залом наподобие часовни, а теперь переехала туда с детьми и в этой студии работала целыми днями, а иногда и ночами со своим верным другом Хенером Скене, пианистом огромного таланта и колоссальной энергии. Обычно мы приступали к работе по утрам, и, поскольку в студию, сплошь завешанную моими голубыми занавесами и освещенную дуговыми лампами, никогда не проникал дневной свет, мы не имели ни малейшего представления о том, сколько времени прошло. Иногда я спрашивала: «Вы не проголодались? Интересно, который теперь час?» И, посмотрев на часы, обнаруживали, что уже четыре часа следующего утра! Мы так погружались в свою работу, что впадали в «состояние статического экстаза», как называют это индусы.

Дети, гувернантка и няня жили в саду, так что музыка не беспокоила их. Сад был прекрасен, весной и летом мы танцевали, держа двери студии раскрытыми.

В