Везунчик - Николай Романецкий

— Нет. Я этого не позволю.

— Ты?! Но почему?

— Потому что она моя жена.

Инга охнула и сжала обеими руками шею, будто ей вдруг перестало хватать воздуха.

— Жена?! — Теперь передо мной стояла не любовница и не сотрудница Десятого управления. Это искривившееся, несчастное лицо могло принадлежать только женщине, у которой секунду назад умер близкий человек.

— Прости, — сказал я.

— Н-ничего… — пробормотала она и судорожным жестом подняла руки к вискам.

— Прости! — повторил я. — Мне очень жаль.

Инга вдруг повернулась и деревянной походкой пошла прочь. Натолкнулась на фонарный столб, начала валиться на бок. Я бросился следом и схватил ее за локоть.

— Прости! — Мне нечего было сказать, кроме этого короткого слова.

Она подняла голову. В прекрасных — да-да, прекрасных, к чему кривить душой! — глазах стояли слезы.

— Прости, — повторил я в четвертый раз.

— Может быть, мы… — Сквозь слезы, как заморенный городской цветочек сквозь асфальт, пробилось ожидание и надежда.

— Нет, — сказал я. — Не могу, пойми…

Она заморгала — крошечные слезинки скатились по щекам, которых еще вчера касались мои губы. Но сегодня она была для меня недоступна.

— Конь… в… малине… — пробормотала она, медленно, с трудом, будто язык ей больше не повиновался.

Так же вот бормотала первая изнасилованная мною горянка, только слов я тогда не понимал. Стоял над нею, как могучий утес. Победитель, твою мать!.. Аника-воин, конь в малине!..

Больше Инга ничего не сказала, вновь пошла прочь. А я побрел в другую сторону. Потом все-таки обернулся.

Она смотрела мне вслед, и в глазах ее по-прежнему жило ожидание. Мигни я, и она побежала бы следом, как собачка за хозяином. Но мигнуть — значило стать последней сволочью. И остаться сволочью навсегда.

Глава 61

В Яниной квартире царила тишина. Напуганный ею, я кинулся в спальню, готовый к чему угодно.

Однако с Катей ничего не случилось — она просто спала. Как всегда, на правом боку, засунув руку под подушку.

Некоторое время я разглядывал ее безмятежное лицо. Конечно, оно изменилось. Когда мы прощались с Катей перед моим отлетом в Ставрополь, оно было опустошенным от разочарования (злобы моя жена не испытывала ни при каких обстоятельствах, это чувство было ей недоступно) и предчувствия близкой беды (теперь я понимал это, а тогда мне казалось, что Катя испытывает ко мне одно лишь отвращение. Дурак безмозглый!). Сейчас, несмотря на прорезавшие лоб глубокие трагические морщинки, она казалась мне юной и чистой, и, наверное, так оно и было… Женщина, которую любят, всегда юна и чиста, и ради одного этого стоит жить мужчине.

Я отнес на кухню пакет с купленными в ближайшем магазине продуктами и принялся готовить нехитрый ужин. Помыл картошку, почистил. Будто был в учебке, в наряде, на хозяйственных работах…

Постепенно в душу пришло некое странное чувство — то ли спокойствие, то ли умиротворение… Однако было оно сродни непосильному грузу, и никак мне было от него не избавиться.

Я думал о ситуации, в которой мы с Катей оказались, и чем дальше, тем больше понимал — никого я еще не спас.

Я порезал картошку и достал из стола сковородку.

— Чья это квартира, Вадик? Как мы здесь оказались?

Я оглянулся. Катя стояла на пороге, беспомощно озираясь.

— Ничья. Пришлось арендовать. Надо же было тебя куда-то привезти.

Катя поежилась:

— Что со мной? Голова будто чужая…

— Ты была больна.

— Больна? — Она поморщилась. — Подожди, подожди… Я помню, как убила Виталия, как ушла из… Она замолкла и опять принялась ежиться. — Как выбросила пистолет в залив, хорошо помню. А дальше…

Я подошел к ней и обнял за плечи.

Она была холодна, как ледышка на проселочной январской дороге. А потом начала дрожать. Сначала легонько, словно от возбуждения, потом все больше и больше.

Я сжимал ее в объятиях, все крепче и крепче, однако было совершенно ясно, что близость моего тела тут совсем ни при чем. То есть при чем, конечно, но совсем не в том смысле. Просто больше тревожиться Катя уже не могла, это было свыше ее сил, она подошла к той черте, за которой открывался один-единственный путь — в безумие, — и дрожь была защитой от него. Жизнь и так далеко завела ее, если она — та Катя, которую я помнил и любил, — оказалась способной на убийство. Жизнь и бывший муж…

Я поднял ее на руки и отнес в спальню. Положил на кровать, укрыл одеялом.

— Полежи! Я быстренько пожарю картошки, разогрею бифштексы, и мы поедим.

Ее продолжало трясти.

— Не уходи! Боюсь!

Я приложил руки к холодным щекам:

— Теперь нечего бояться, малышка. Ты не одна, и я никому не дам тебя в обиду! Просто лежи. Помнишь, как мы однажды провалялись битых два часа, всего лишь глядя в глаза друг другу. Ты потом даже заплакала.

— Помню. — Катины глаза наполнились слезами, но это не были слезы горя. — Я заплакала от счастья, от того, что ты так хорошо меня понял.

Мы еще некоторое время поворковали, вспоминая те или иные случаи, происходившие с нами до… всего. Постепенно дрожь перестала сотрясать Катино тело.

— Иди. Я перестала бояться. И, кажется, хочу есть.

Я вновь укрыл ее одеялом. Вышел на кухню. Закончил приготовление ужина. А когда вернулся, она спала.

Будить ее я не стал. Поужинал в одиночестве. Мысли текли легко и быстро. В душу мою возвращалась решимость. Ведь ничего еще не закончилось. И Катя в определенном смысле стала мне обузой.

Я спрятал остатки ужина в холодильник, спустился на улицу, протопал три перекрестка, зашел в уличный таксофон на углу четвертого, набрал номер.

Инга оказалась дома.

— Алло!

— Молчи, — сказал я. — И не вздумай завтра выхолить на работу. Ты заболела! — И повесил трубку.

Потом на всякий случай прошел еще пару кварталов и вновь вошел в таксофонную будку. Набрал выуженный у Инги номер.

Раскатов ответил после второго гудка.

— Это Арчи Гудвин, — сказал я. — Мне стало известно, что вы заинтересовались некими шкатулками, которые достались по наследству от доктора Виталия Марголина некоему частному детективу.

Он попытался что-то вякнуть в ответ, но я его не слушал.

— Завтра в одиннадцать я буду с ними в офисе на Семнадцатой линии при условии, что вы не устроите там засаду.

Я знал, что меньше всего надо опасаться засады, но Пал Ваныч не должен был догадаться об этом знании. Для него я должен выглядеть загнанным зверем.

— Если вы попытаетесь что-либо предпринять, у меня на всякий случай имеется страховка.

В трубке раздалось неясное бормотание — похоже, Пал Ваныч, прикрыв ладонью микрофон, отдавал приказы.