Миссис Больфем - Гертруда Атертон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Миссис Диссосуэ была уверена, что доктор Стейер, как только поправится, немедленно даст показания, которые освободят миссис Больфем, если бы суд приговорил ее. С другой стороны, миссис Диссосуэ обещала своей племяннице, если доктора придут к заключению, что смерть доктора Стейер только дело часов, а опасность обвинения действительно будет угрожать миссис Больфем, сказать правду умирающей женщине. Вскоре после того, как дело было передано присяжным для заключения, уведомленные, что доктор Анна может прожить не более нескольких часов, мисс Кромлей и мисс Остин поехали в госпиталь. Но только поверив убеждениям мисс Кромлей, что замедление присяжными вынесения приговора означает осуждение для миссис Больфем, заведующая больницей, бывшая другом доктора Стейер, дала разрешение Алисе Кромлей послать за свидетелями и стенографистом. Вследствие этого мисс Кромлей сейчас же телефонировала мистеру Бродрику, так как она была уверена, что он в суде или где-нибудь поблизости, прося его привести свидетелей и стенографиста. Через пятнадцать минут они уже были в госпитале. Доктор Мак-Дугаль встретил их у двери в комнату доктора Стейер и сказал, что после приема возбуждающего они осторожно сообщили больной о положении, в каком находится ее друг, и что она заявила о желании немедленно дать показания. Прошло некоторое время, пока она была в состоянии это сделать, продолжал Рош, она была очень слаба и пришлось снова прибегнуть к возбуждающим средствам, но тем не менее показание дано, подписано и засвидетельствовано мистером Бродриком и двумя присутствовавшими там докторами. С разрешения суда, я прочту его вам.
И он прочитал предсмертное показание доктора Анны Стейер:
«Я убила Давида Больфема. Делаю это заявление сразу потому, что чувствую, что могу быть не в состоянии добавить объяснение причин и вместе с тем подписываю это заявление».
Подписано и засвидетельствовано.
Продолжение показания:
«Я знала уже давно, что жизнь моего дорогого друга с этим презренным существом была невыносима и хотя неоднократно я побуждала ее развестись, и она всегда отказывалась, никогда мне не пришло бы на ум убить его или кого бы то ни было. Я провела всю жизнь, стараясь излечить и облегчить страдания моих больных, были ли это страдания нравственные или физические. Я выхаживала Больфема во время нескольких гастрических припадков, бывших следствием его порочной жизни, с таким профессиональным рвением, как если бы он был лучшим из мужей. Покончить с ним в то время было бы не трудным делом. Но в тот день в загородном клубе, когда он оскорбил самое милое, и едва ли не самое совершенное существо на свете с заранее обдуманным намерением погубить ее положение – то немногое, что для нее еще имело значение – что-то рушилось в моем сознании. Я чуть не поколотила его тогда же. И когда мы ехали домой, и Энид, в первый раз, рассказала мне отвратительные подробности ее жизни с этим человеком, вся кровь, казалось, поднялась и затопила мой мозг. Он заслужил смерть – только смерть могла освободить ее. Но как было исполнить это? Слишком гордая и упорная в своих взглядах на бракоразводный процесс, чтобы развестись, она была слишком благородна, добра и щепетильна, несмотря на необычную силу воли, чтобы самой уничтожить его. Поджидая вызова на ферму Хаустона, я посетила нескольких больных, последним был ребенок Коммека, который был болен. Когда я спускалась вниз из детской, я услышала разговор у телефона – пьяные любезности Больфема по адресу его жены. Он сказал, что идет домой. И тогда импульс окончательно овладел мной, я действовала, не колеблясь ни секунды. Я постоянно вожу при себе револьвер, так как загородная практика вынуждает меня предпринимать длинные и одинокие поездки. Я выехала прямо в переулок, позади усадьбы Больфема, остановила автомобиль, погасила свет и перелезла через изгородь в усадьбу. Было очень темно, но я хорошо знала место и без труда дошла до рощи. Я ждала, спокойно передвигаясь, так как хотела скорее покончить и ехать на ферму к Хаустонам.
Он появился, как мне показалось, после целых часов ожидания, распевая во все горло. Мистер Рош сказал мне, что есть предположение, будто тогда стреляли из двух револьверов и что пуля из револьвера 38-го калибра попала в дерево налево от ворот. Я не слышала, чтобы кто-нибудь был в роще. Мой револьвер был 41-го калибра, и его можно найти у меня дома, в ящике конторки. Я выстрелила в Больфема в тот момент, когда он дошел до ворот. Смутно помню, что видела какую-то фигуру возле него, но так как Больфем упал, я побежала по переулку к своему автомобилю. У меня не было намерения сознаваться. Я знала, что преступление будет приписано его политическим врагам, которые без сомнения представят алиби. Так я представляла себе это дело, и, когда я заболела и меня отвезли в госпиталь, я совершенно не сомневалась, что все уверены, что преступник – наемный убийца… Что Энид Больфем, эта невозмутимая и блестящая женщина, чья жизнь была чудом хорошего вкуса и высокого чувства долга, может быть обвинена, никогда не могло прийти мне на ум. Нет, по чистой совести, я не могу сказать, что я раскаиваюсь. Прежде это было бы возможно. Но последние месяцы… Миллионы людей, достигших высочайшей культуры, когда-либо виденной на земле, ежедневно убивают друг друга без иных оснований, кроме того, что мужчина, стремящийся управлять судьбами мира, оказался полным и жалким банкротом. Почему, прошу вас сказать, женщина станет раскаиваться, что нарушила один из его законов и уничтожила одного из наиболее ничтожных и противных представителей его пола, который сделал почти нестерпимой жизнь ее дорогого друга? Более того, рискуя своей жизнью, я спасла сотни жизней – я умираю спокойно.
Это показание дано с полным сознанием неминуемой смерти, без надежды на выздоровление.
– Это предсмертное показание, – заключил мистер Рош, – было записано стенографистом, который находится здесь, внизу, подписано доктором медицины Анной Стейер, из Эльсинора графства Брабант, Штата Нью-Йорк. Засвидетельствовано докторами Мак-Дугаль и Мейерс, которые последовали за мной в суд. Мистер Бродрик, из «Нью-Йоркских Новостей», как я уже упоминал прежде, также слышал эту исповедь и скрепил ее своей подписью.
Он подал бумагу присяжным и сошел вниз. Минуту не было слышно ни звука, кроме скрипа перьев с противоположной стороны зала и шуршанья бумаги в ложе присяжных. Миссис Больфем
