Отель «Нью-Гэмпшир» - Джон Уинслоу Ирвинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Господи Исусе, — услышал я, это отец закричал из другого открытого окна.
Затем он захлопнул окно, и я услышал, как он возмущенно жалуется матери на то, как Фрэнни водит, и что, мол, потом надо будет по новой засаживать травой весь Элиот-парк и счищать грязь с машины лопатой. А пока я наблюдал, как Фрэнни гоняет среди деревьев, Эгг открыл глаза и увидел Грустеца. От его визга я прищемил большой палец между створками окна и прикусил кончик языка. Мать влетела в комнату и тоже поприветствовала Грустеца визгом.
— Господи Исусе, — сказал отец. — Опять этот пес как снег на голову, ну сколько можно! Ради бога, почему Фрэнк не может просто сказать: «А вот и Грустец, прошу любить и жаловать» — и внести чертову штуку в комнату, когда мы все к этому готовы!
— Грустец? — переспросил Эгг, выглядывая из-под простыни.
— Эгг, это всего лишь Грустец, — сказал я. — Разве не славный?
Эгг осторожно улыбнулся дурашливо скалящейся собаке.
— А он приятно выглядит, — сказал отец, внезапно сменив гнев на милость.
— Он улыбается, — сказал Эгг.
Лилли вошла в комнату Эгга и обняла Грустеца, затем присела и оперлась об собаку спиной.
— Смотри, Эгг, — сказала она, — его можно использовать как подпорку для спины.
В комнату с гордым видом вошел Фрэнк.
— Отлично, Фрэнк, — сказал я.
— Действительно, очень мило, — согласилась Лилли.
— Замечательная работа, сынок, — сказал отец; Фрэнк прямо сиял.
В комнату вошла Фрэнни, но голос ее был слышен еще из коридора.
— Честно, Фрэнк в машине такой ссунок! — жаловалась она. — Можно подумать, он учит меня водить дилижанс! — Затем она увидела Грустеца. — Ух ты! — воскликнула она.
И почему мы все тихо ждали, что скажет Фрэнни? Ей не было еще и шестнадцати, а вся наша семья, казалось, рассматривала ее как высшую инстанцию, как того, за кем последнее слово. Фрэнни обошла Грустеца, словно сама тоже была собакой и обнюхивала его. Она приобняла Грустеца, замершего в ожидании ее вердикта.
— Мышиный король выродил настоящий шедевр, — объявила Фрэнни; судорога улыбки пробежала по взволнованному лицу Фрэнка. — Фрэнк, так тебя разэдак, ты смог! Это настоящий Грустец.
Она присела перед псом и начала его ласкать, как в былые дни, обнимая его голову и почесывая за ушами. Это, похоже, успокоило Эгга, который тоже кинулся обнимать Грустеца.
— Может быть, Фрэнк, в автомобиле ты и жопа, — сказала Фрэнни, — но с Грустецом прыгнул выше головы.
Фрэнк выглядел так, как будто вот-вот упадет в обморок или просто опрокинется, и вдруг все одновременно заговорили, стали хлопать его по спине и ощупывать и чесать Грустеца — все, кроме матери; она стояла у окна и смотрела в Элиот-парк.
— Фрэнни, — сказала она.
— Что, мама? — ответила Фрэнни.
— Фрэнни, — сказала мать, — ты больше не будешь ездить в парке так, как ты только что ездила, поняла?
— Хорошо, мама, — ответила Фрэнни.
— Ты должна сейчас же пойти к черному ходу, — сказала мать, — и попросить Макса помочь найти шланг для лужайки. И набери несколько ведер горячей мыльной воды. Ты смоешь с машины всю грязь, пока она не засохла.
— Хорошо, мама, — сказала Фрэнни.
— Только посмотри на парк, — сказала мать. — Ты вырвала и подавила всю молодую траву.
— Извини, — сказала Фрэнни.
— Лилли… — сказала мать, продолжая смотреть в окно; с Фрэнни она уже закончила.
— Да? — отозвалась Лилли.
— Твоя комната, Лилли, — сказала мать. — Что можно сказать о твоей комнате?
— А-а, — сказала Лилли. — Там полный бардак.
— Этот бардак тянется уже неделю, — сказала мать. — Сегодня, пожалуйста, не выходи из комнаты, пока не приведешь все в порядок.
Я заметил, что отец тихонько улизнул вместе с Лилли, Фрэнни пошла мыть машину. Фрэнк, казалось, был поражен тем, что его триумфальный миг оказался столь быстротечным! Ему, похоже, не хотелось оставлять Грустеца, после того как он воссоздал пса заново.
— Фрэнк… — сказала мать.
— Да, мама, — ответил Фрэнк.
— Теперь, когда ты закончил с Грустецом, может, наведешь порядок и в своей комнате? — спросила мать.
— Конечно, — ответил Фрэнк.
— Извини, Фрэнк, — сказала мать.
— Извини? — удивился Фрэнк.
— Извини, Фрэнк, но мне не понравился Грустец, — сказала мать.
— Тебе он не понравился? — удивился Фрэнк.
— Нет, Фрэнк, не понравился, потому что он мертвый, — сказала мать. — Он очень настоящий, Фрэнк, но он мертвый, а восхищаться мертвыми вещами я не умею.
— Извини, — сказал Фрэнк.
— Господи Исусе, — сказал я.
— И ты, пожалуйста, — сказала мне мать, — последи когда-нибудь за своим языком, хорошо? Твой язык ужасен, — сказала она, — особенно если учесть, что ты живешь в одной комнате с семилетним мальчиком. Я устала от твоих «жоп», «насрать», «пердеть» и прочее, — сказала мать. — Здесь тебе не физкультурная раздевалка.
— Хорошо, — сказал я и заметил, что Фрэнк ушел; мышиный король ускользнул.
— Эгг, — сказала мать, ее голос притих.
— Что? — ответил Эгг.
— Грустец останется в твоей комнате, Эгг, — сказала мать. — Я не хочу больше пугаться, — сказала она, — и если Грустец покинет эту комнату, если я увижу его где угодно, но только не там, где я ожидаю его увидеть, то есть здесь, то его больше не будет.
— Ладно, — сказал Эгг. — Но я могу взять его в Вену? Ну то есть, когда мы туда поедем, могу я взять с собой Грустеца?
— Полагаю, он должен будет поехать.
В ее голосе я услышал такое же смирение, как во сне, когда мать сказала: «Больше никаких медведей», а потом уплыла на белом ялике.
* * *
— Во дает! — сказал Младший Джонс, когда увидел Грустеца, сидевшего на кровати Эгга в одной из маминых шалей и с эгговской бейсбольной кепкой на голове.
Фрэнни привела Младшего в отель, чтобы тот посмотрел на чудо, сотворенное Фрэнком. С Младшим пришел и Гарольд Своллоу, но где-то потерялся; он куда-то не туда повернул на втором этаже и вместо того, чтобы попасть к нам в квартиру, бродил по отелю. Я пытался заниматься, сидя за своим письменным столом; я готовился к экзамену по немецкому и старался не обращаться к Фрэнку за помощью. Фрэнни и Младший пошли искать Своллоу, а Эггу разонравился нынешний костюм Грустеца — он раздел пса и начал все сначала.
Наконец Гарольд Своллоу нашел дорогу к нашей комнате и взглянул через дверь на Эгга и меня и на Грустеца, сидевшего раздетым на кровати. Гарольд никогда раньше не видел Грустеца, ни мертвым, ни живым. Он с порога позвал собаку.
— Эй, собачка! — крикнул он из дверей. —
