Отель «Нью-Гэмпшир» - Джон Уинслоу Ирвинг

— Гуго Вольф, жопа, — ответила она. — Видишь? Вена уже совсем не такая.

ПРИВЕТ!

Писал нам Фрейд.

ТЫ СПРАШИВАЕШЬ ПРО ПЛАН ЭТАЖЕЙ? НУ, Я, НАДЕЮСЬ, ПОНИМАЮ, ЧТО ТЫ ИМЕЕШЬ В ВИДУ. ЖУРНАЛ СИМПОЗИУМА ПО ВОСТОЧНО-ЗАПАДНЫМ ОТНОШЕНИЯМ ЗАНИМАЕТ ВТОРОЙ ЭТАЖ, У НИХ ТАМ ДНЕВНЫЕ ПОМЕЩЕНИЯ, А ПРОСТИТУТКАМ Я ПОЗВОЛЯЮ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ТРЕТЬИМ ЭТАЖОМ, ПОТОМУ ЧТО ОН НАД ДНЕВНЫМИ ПОМЕЩЕНИЯМИ, КОТОРЫМИ НИКОГДА НЕ ПОЛЬЗУЮТСЯ ПО НОЧАМ, ПОЭТОМУ НИКТО НЕ ЖАЛУЕТСЯ (ОБЫЧНО). ХА, ХА! ПЕРВЫЙ ЭТАЖ ПРИНАДЛЕЖИТ НАМ, Я ИМЕЮ В ВИДУ МНЕ И МЕДВЕДЮ, И ВАМ, ВСЕМ ВАМ, КОГДА ВЫ ПРИЕДЕТЕ. ТАК ЧТО КОГДА У НАС ЕСТЬ ПОСТОЯЛЬЦЫ, ИМ ОСТАЮТСЯ ЧЕТВЕРТЫЙ И ПЯТЫЙ ЭТАЖИ. ПОЧЕМУ ТЫ СПРАШИВАЕШЬ ОБ ЭТОМ? ПРОСТИТУТКИ ГОВОРЯТ, ЧТО НАМ НУЖЕН ЛИФТ, ИМ ПРИХОДИТСЯ ПО МНОГУ РАЗ ПОДНИМАТЬСЯ И СПУСКАТЬСЯ. ХА, ХА! ЧТО ТЫ ИМЕЕШЬ В ВИДУ, КОГДА СПРАШИВАЕШЬ, СКОЛЬКО МНЕ ЛЕТ? ОКОЛО СТА! НО ВЕНЦЫ ОТВЕЧАЮТ ЛУЧШЕ, МЫ ГОВОРИМ: «Я ПРОДОЛЖАЮ ПРОХОДИТЬ МИМО ОТКРЫТЫХ ОКОН». ЭТО СТАРАЯ ШУТКА. БЫЛ УЛИЧНЫЙ КЛОУН ПО ПРОЗВИЩУ МЫШИНЫЙ КОРОЛЬ: ОН ДРЕССИРОВАЛ ГРЫЗУНОВ, ДЕЛАЛ ГОРОСКОПЫ, УМЕЛ ИЗОБРАЖАТЬ НАПОЛЕОНА И МОГ ЗАСТАВИТЬ СОБАК ПЕРДЕТЬ ПО КОМАНДЕ. ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ ОН ВЫПРЫГНУЛ ИЗ ОКНА С КОРОБКОЙ В РУКАХ, ГДЕ НАХОДИЛИСЬ ВСЕ ЕГО ПИТОМЦЫ. НА КОРОБКЕ БЫЛО НАПИСАНО: «ЖИЗНЬ СЕРЬЕЗНАЯ ШТУКА, НО ИСКУССТВО ЗАБАВА». Я СЛЫШАЛ, ЧТО ЕГО ПОХОРОНЫ ПРЕВРАТИЛИСЬ В ВЕЧЕРИНКУ. УЛИЧНЫЙ АРТИСТ ПОКОНЧИЛ ЖИЗНЬ САМОУБИЙСТВОМ. НИКТО НЕ ХОТЕЛ ПОДДЕРЖАТЬ ЕГО, НО ТЕПЕРЬ ВСЕМ ЕГО НЕ ХВАТАЕТ. КАК МОЖНО ЗАСТАВИТЬ СОБАК МУЗИЦИРОВАТЬ, А МЫШЕЙ РИСОВАТЬ? МЕДВЕДЬ ТОЖЕ ЗНАЕТ: ЭТО ТЯЖЕЛЫЙ ТРУД И ВЫСОКОЕ ИСКУССТВО — СДЕЛАТЬ ЖИЗНЬ НЕ ТАКОЙ СЕРЬЕЗНОЙ. ПРОСТИТУТКИ ЭТО ЗНАЮТ ТОЖЕ.

— Проститутки? — сказала мать.

— Что? — сказал Эгг.

— Шлюхи? — сказала Фрэнни.

— В отеле есть шлюхи? — спросила Лилли.

И что в этом нового? — подумал я, но Макс Урик, судя по его виду, погрустнел еще больше от мысли, что он остается здесь; Ронда Рей пожала плечами.

— «Сердечные подружки»! — сказал Фрэнк.

— Ну, господи Исусе, — сказал отец. — Если они там и есть, мы просто попросим их удалиться.

                            Wo bleibt die alte Zeit

                            Und die Gemütlichkeit, —

начал расхаживать по комнате Фрэнк и напевать.

                            Куда девались прежние денечки,

                            Куда девалась Gemütlichkeit.

Это была песня, которую напевал Братфиш на карнавале фиакров; Братфиш, бандитского вида повеса с кнутом, был личным кучером кронпринца Рудольфа.

                            Wo bleibt die alte Zeit?

                            Pfirt di Gott, mein schönes Wien! —

продолжал напевать Фрэнк. Братфиш напевал это после того, как Рудольф убил свою возлюбленную, а потом высадил мозги себе.

                            Куда девались прошедшие денечки?

                            Прощай, моя прекрасная Вена!

ПРИВЕТ!

Писал Фрейд.

НЕ БЕСПОКОЙТЕСЬ О ПРОСТИТУТКАХ. ЗДЕСЬ ЭТО ВПОЛНЕ ЗАКОННО. ЭТО ПРОСТО БИЗНЕС. СКОРЕЕ НАДО ПОДУМАТЬ ОБ ЭТОЙ ВОСТОЧНО-ЗАПАДНОЙ БАНДЕ. СТУК ИХ ПИШУЩИХ МАШИНОК РАЗДРАЖАЕТ МЕДВЕДЯ. ОНИ ВСЕ ВРЕМЯ ЖАЛУЮТСЯ И ПОСТОЯННО СИДЯТ НА ТЕЛЕФОНАХ. ЧЕРТОВЫ ПОЛИТИКИ, ЧЕРТОВЫ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЫ, ЧЕРТОВЫ ЗАГОВОРНИКИ.

— Заговорники — что он имеет в виду? — переспросила мать.

— Это языковая ошибка, — ответил отец. — Фрейд плохо знает английский.

— Назовите антисемита, именем которого названа площадь, целая Platz в Вене, — спросил Фрэнк, — назовите его.

— Господи Исусе, Фрэнк, — сказал отец.

— Неправильно, — сказал Фрэнк.

— Доктор Карл Люгер, — сказала мать с такой тоской в голосе, что у нас с Фрэнни мурашки по коже пробежали.

— Очень хорошо, — впечатлился ее познаниями Фрэнк.

— Кто учит, что вся Вена — это кропотливый труд сокрытия сексуальной реальности? — спросила мать.

— Фрейд? — сказал Фрэнк.

— Не наш Фрейд, — сказала Фрэнни.

Но наш Фрейд писал:

ВСЯ ВЕНА — ЭТО КРОПОТЛИВЫЙ ТРУД СОКРЫТИЯ СЕКСУАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ. ПОЭТОМУ И ПРОСТИТУЦИЯ ЗДЕСЬ ЗАКОННА. ВОТ ПОЭТОМУ МЫ И ВЕРИМ В МЕДВЕДЕЙ. ОКОНЧАТЕЛЬНО И БЕСПОВОРОТНО!

Однажды утром я был с Рондой Рей, рассеянно раздумывая о том, как Артур Шницлер за неполные одиннадцать месяцев оттрахал Жанетт Хегер 464 раза, и Ронда спросила меня:

— Что он имеет в виду, когда пишет, что это «законно», проституция — законна, что он этим хочет сказать?

— Что это не противоречит закону, — ответил я. — В Вене, очевидно, проституция не противоречит закону.

Со стороны Ронды последовала продолжительная тишина; она неуклюже вылезла из-под меня.

— А это законно здесь? — спросила она меня; я видел, что она серьезна, вид у нее был напуганный.

— Все законно в отеле «Нью-Гэмпшир»! — сказал я, как сказал бы Айова Боб.

— Нет, здесь! — со злостью сказала она. — В Америке. Это законно?

— Нет, — сказал я. — Только не в Нью-Гэмпшире.

— Нет?! — воскликнула она. — Это противозаконно? Да? — визжала она.

— Ну, да… но все равно же случается, — сказал я.

— Почему? — кричала Ронда. — Почему это противозаконно?

— Не знаю, — признался я.

— Лучше уходи, — сказала она. — А ты уезжаешь в Вену и оставляешь меня здесь, да? — добавила она, подталкивая меня к двери. — Лучше уходи, — сказала она.

— Кто два года работал над фресками и назвал их Schweinsdreck? — спросил меня Фрэнк за завтраком. (Schweinsdreck означает «свинячье дерьмо».)

— Господи, Фрэнк, мы же завтракаем, — сказал я.

— Густав Климт, — самодовольно сказал Фрэнк.

Так проходила зима 1957 года: я по-прежнему качал железо, но стал меньше налегать на бананы; продолжал навещать Ронду Рей, но мечтал об имперском городе; учил неправильные глаголы и дивился мелочам истории; пытался представить себе цирк «Номер Фрица» и отель под названием «Гастхауз Фрейд». Наша мать казалась уставшей, но ни в чем нам не изменяла; они с отцом все чаще посещали старый добрый номер «3Е», где их противоречия, казалось, разрешались легче. Урики вели себя осторожно, с опаской, — несомненно, они чувствовали себя покинутыми на милость «карликов», как говорил Макс, когда Лилли не было поблизости. И вот в одно прекрасное утро ранней весной, когда земля в Элиот-парке была еще полузамерзшей, но уже стала топкой, Ронда Рей отказалась взять у меня деньги, хотя от меня не отказалась.

— Это противозаконно, — сказала она. — Я не преступница.

Только позже я открыл, что ставка в ее игре была намного крупнее.

— Вена, — прошептала она. — Что ты там без меня будешь делать? — спросила она.

У меня был миллион идей и примерно столько же разных воображаемых картин, но я пообещал Ронде поговорить с отцом о том, чтобы взять ее с собой.

— Она настоящая работница, — сказал я отцу.

Мать нахмурилась. Фрэнни чем-то подавилась. Фрэнк проворчал что-то о погоде в Вене — «сплошные дожди». Эгг, естественно, спросил, о чем мы разговариваем.

— Нет, — сказал отец. — Только не Ронду. Мы не можем себе этого позволить.

Все, похоже, вздохнули с облегчением,