Короткая память - Александр Борисович Борин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я лгал: спасти больную было уже почти невозможно.
Старик поднял на меня глаза.
— Что принимала ваша жена? — спросил я. — Какие лекарства?
Ответить старик не успел.
В конце коридора с группой врачей появился Боярский.
Я знал: он сообщит сейчас о смерти старухи.
Боярский подошел к нам. Крупный, квадратный. Белый халат едва прикрывал его колени.
— Не старайтесь, Евгений Семенович, — сказал он, — все уже известно.
Я не понял: что известно?
— Рукавицына к жене водил? — крикнул Боярский старику. — Шарлатана, по ком давно решетка плачет? Наградил он столбняком твою старуху, доигрался? — Мартын Степанович обернулся ко мне: — Звонил сейчас прокурор Гуров. Рукавицын сам ему принес заявление. Признается, что всем троим давал свой препарат. И требует, параноик, суда над собой. На суде он, видите ли, докажет, какое сделал мировое открытие.
* * *
«Прокурору города тов. Гурову Ивану Ивановичу
От гражданина Рукавицына Николая Афанасъевича
ЗАЯВЛЕНИЕ
Так как мои пациенты и их родственники, движимые чувством благодарности, не заявят на меня следственным органам, прошу Вас принять этот донос, который я сам на себя пишу.
Прошу возбудить против меня уголовное дело и провести открытый, публичный суд, так как у меня нет другой возможности доказать всем мировое научное и медицинское значение моего открытия.
Я подтверждаю, что препаратом своим лечил трех граждан, заболевших столбняком и доставленных в инфекционную больницу. Но на открытом, честном суде я докажу, что тем же самым препаратом я лечил в разное время до пятидесяти других раковых пациентов и столбняком никто из них не заболел, а опухоль у многих, наоборот, окончательно рассосалась.
Занимаясь лечением живых людей препаратом, отвергаемым медициной, я знал, что каждый день рискую сесть на скамью подсудимых. Но если ученые не могут или не хотят понять моих идей, то пусть хоть в томах уголовного дела будет собрана большая часть моего непосильного для одного человека благородного труда, пусть выступят за меня признательные мне люди, которых я лечил и вылечил, и пусть тюремный приговор заставит науку снять с моей работы печать тайны и выставит ее на суд советского народа.
Н. Рукавицын».
* * *
Старик Сокол безучастно смотрел на Боярского. Мартын Степанович что-то еще хотел ему сказать, но махнул рукой и отвернулся.
— Глухое, непробиваемое, дремучее невежество, — сказал он мне. — И где? Когда? В крупном промышленном центре, в наши дни... Нет, Евгений Семенович, — властно произнес он, — тут мало наказать шарлатана... Тут с корнем надо вырывать. Понимаете? С корнем!..
Глава вторая
Процесс над Рукавицыным продолжается уже второй день.
Накануне судья прочла обвинительное заключение. Долгое, обстоятельное.
Потом начался допрос подсудимого.
Он охотно, с какой-то даже готовностью подтвердил все факты, но вину свою отрицал категорически: «Пусть суд даст оценку моему открытию».
Судья обращается ко мне:
— Товарищ общественный обвинитель, у вас есть вопросы к подсудимому?
Мы встречаемся с Рукавицыным взглядом. Он смотрит на меня весело и беззаботно. На скамье подсудимых Рукавицын чувствует себя легко, свободно, будто на лавочке в парке культуры и отдыха.
— Нет вопросов, — говорю я.
Судья кивнула.
Она молода, красива. Элегантная блузка цвета кофе с молоком. В ушах крохотные капельки — сережки. Прическа замысловатая, но ей к лицу. К кому бы судья ни обращалась — ко мне, к прокурору Гурову или к подсудимому Рукавицыну, — одна и та же участливая улыбка.
— Потерпевший Сокол, — сказала судья, — встаньте, пожалуйста.
На ближайшей скамейке несколько рук подняли и почти вытолкнули вперед знакомого мне старика, мужа умершей в больнице женщины.
Он сделал два шага и остановился.
Судья спросила:
— Сокол Семен Иванович?
Старик молчал.
То же пергаментное лицо, те же дряблые мешки под глазами, голова так же подергивается в нервном тике.
— Ничего не слышу, потерпевший, — с сожалением сказала судья.
Старик молчал.
И вдруг — кто бы мог ожидать? — он низко, до самой земли, поклонился Рукавицыну и так застыл. На спине задрался короткий пиджак, обнажилась полоска розовой несвежей рубахи.
Рукавицын встрепенулся и ликующе поглядел сперва на меня, а потом на судью.
— Тихо! — беззлобно сказала судья в зал. — Тихо! Немедленно прекратите шум... В чем дело?.. Велю очистить зал! — Она участливо обратилась к старику: — Потерпевший Сокол Семен Иванович, вы понимаете, в чем обвиняется подсудимый Рукавицын?
Старик молчал.
— Хорошо, — терпеливо сказала судья, — я вам объясню... В результате противозаконных действий Рукавицына в сильных мучениях погибла ваша жена Сокол Вера Андреевна. Так или не так? А, Семен Иванович? Я правильно говорю?
Старик молчал. Только усилился его нервный тик.
— Не слышу, Семен Иванович, — с сожалением сказала судья.
Молчал он. Будто ни одно ее слово до него не доходило.
— Ну хорошо, — судья кивнула, — вы, значит, простили Рукавицыну смерть жены. Не таите на него зла... Что ж, бывает. Дело вашей совести... Но скажите, пожалуйста, нам-то как быть, а? — Она пояснила: — Нам, обществу? Мы тоже все должны простить Рукавицыну? Мимо пройти? Позволить ему и дальше убивать людей?.. Посоветуйте, пожалуйста, Семен Иванович. Я хочу знать ваше мнение.
Что-то возмущенно произнес Рукавицын.
— Тихо, — сказала судья, не оборачиваясь в его сторону.
Молчал старик.
— Семен Иванович, послушайте, — сказала судья, — никто ведь не мстит Рукавицыну, поверьте. Суд непременно учтет все обстоятельства, смягчающие вину Рукавицына. Но вы должны нам помочь. Расскажите, пожалуйста, как было дело. Все по порядку...
Старик поднял голову. У него были пустые слезящиеся глаза.
— Спасибо тебе, сынок, — сказал он Рукавицыну. — Покойница молилась на тебя... Совсем уж помирала, а ты еще год жизни дал... До рынка могла сама дойти...
Теперь судье вряд ли удастся успокоить зал.
