Дети судьбы - Джеффри Арчер

Нат перешёл на крайнюю правую полосу и поехал на скорости, значительно ниже разрешённой. Он помолчал.

— А что, от тебя кто-нибудь забеременел?

— Не знаю, — ответил Льюк. — И Кэти тоже не знает, но, когда мы целовались в гимнастическом зале, я перепачкал ей всю юбку.

Флетчер провёл у своей дочери ещё час, а потом поехал обратно в Хартфорд. Джордж ему понравился, а Люси сказала, что он — самый умный мальчик в классе.

— Поэтому я выбрала его руководить своей кампанией, — объяснила она.

Через час Флетчер вернулся в Хартфорд, и когда он вошёл в палату, где лежал Гарри, там он застал ту же картину. Он сел рядом с Энни и взял её за руку.

— Его состояние улучшилось? — спросил он.

— Нет. С тех пор как ты ушёл, он даже не пошевелился. Как Люси?

— Я сказал ей, что она — симулянтка. Примерно полтора месяца у неё нога будет в гипсе, но это её нисколько не обескураживает. Она даже уверена, что это поможет ей стать старостой класса.

— Ты рассказал ей про дедушку?

— Нет, я даже ей соврал, когда она спросила, где ты.

— Ну, и где я была?

— Председательствовала на собрании школьного совета.

Энни кивнула.

— Так и было, только в другой день.

— Кстати, ты знала, что у неё есть кавалер? — спросил Флетчер.

— Ты имеешь в виду Джорджа?

— А ты уже знакома с Джорджем?

— Да. Но я бы не назвала его кавалером. Он скорее — преданный раб.

— А по-моему, Линкольн отменил рабство ещё в 1863 году, — сказал Флетчер.

Энни повернулась к мужу:

— Это тебя волнует?

— Конечно, нет. Раньше или позже у Люси должен появиться кавалер.

— Я не это имею в виду, как ты понимаешь.

— Энни, ей — только шестнадцать лет.

— Когда я познакомилась с тобой, я была ещё моложе.

— Энни, ты забыла, что в колледже мы боролись за гражданские права, и я рад, что мы передали это убеждение нашей дочери.

40

Когда Нат высадил сына у школы имени Тафта и вернулся в Хартфорд, он почувствовал себя виноватым из-за того, что у него не было времени навестить родителей. Но он знал, что не может два дня подряд пропустить свидание с Марри Голдблатом. Когда он попрощался с Льюком, тот, по крайней мере, не был погружён в мировую скорбь. Нат обещал сыну, что в пятницу они с мамой приедут на школьный спектакль. Он всё ещё думал о Льюке, когда в машине зазвонил телефон — техническое новшество, изменившее его жизнь.

— Ты обещал позвонить перед открытием рынка, — сказал Джо Стайн. — Есть новости?

— Прошу прощения, что я не смог позвонить. У меня возникли семейные неприятности, и я совершенно забыл.

— Хорошо, сейчас ты можешь мне ещё что-нибудь сказать?

— Что-нибудь ещё сказать?

— Твои последние слова были: «Я буду знать что-нибудь ещё через сутки».

— Прежде чем ты начнёшь смеяться, Джо, я буду знать что-нибудь ещё через сутки.

— Хорошо. Но какие указания на сегодня?

— Те же, что и вчера. Покупай акции Фэйрчайлда до конца дня.

— Надеюсь, ты знаешь, что делать, Нат, потому что счета начнут поступать на будущей неделе. Все знают, что Фэйрчайлд сможет пережить такую бурю, но уверен ли ты, что сможешь её пережить?

— Я не могу себе позволить её не пережить, — сказал Нат. — Так что продолжай покупать.

— Как скажешь. Только я надеюсь, что у тебя есть парашют, потому что если к десяти часам утра в понедельник ты не обеспечишь себе пятьдесят процентов акций Фэйрчайлда, ты разобьёшься при приземлении.

Продолжая ехать в Хартфорд, Нат сообразил, что Джо лишь констатировал очевидное. К этому времени на следующей неделе он может оказаться без работы, и, что ещё важнее, банк Рассела поглотит его главный противник. Понимает ли это Голдблат? Конечно же, понимает.

Въехав в Хартфорд, Нат решил не возвращаться в свой кабинет, а припарковаться в нескольких кварталах от собора Святого Иосифа, перекусить и обдумать всё, что может предложить ему Голдблат. В ближайшей закусочной он заказал сэндвич с беконом в надежде, что это приведёт его в боевое настроение. Затем он взял меню и на оборотной стороне стал записывать все «за» и «против».

Без десяти три он вышел из закусочной и медленно направился к собору. По пути несколько человек поприветствовали его, тем самым напомнив ему, что в последнее время он стал в городе хорошо известен. В их взглядах было уважение и восхищение, и ему хотелось быстро прокрутить эту плёнку на неделю вперёд, чтобы увидеть, как эти люди тогда будут на него смотреть. Он взглянул на часы — было без пяти три. Он решил обойти квартал и войти в собор с более тихого южного входа. Поднявшись по ступенькам, он вошёл в южный поперечный неф за несколько минут до того, как часы на соборе пробили три. Опоздать было бы неучтиво.

Подождав, пока после яркого дневного света его глаза привыкнут к темноте собора, освещённого свечами, Нат оглядел центральный проход, который вёл к алтарю; над ним возвышался огромный золотой крест, усыпанный самоцветами. Нат рассматривал ряды тёмных дубовых скамеек, на них почти никого не было, как и предсказал мистер Голдблат. Там сидели только четыре или пять старушек, одетых в черное; одна из них, с четками в руках, читала молитву: «Славься, Мария, благословенная, Господь да будет с тобою…»

Нат двинулся по центральному проходу, но Голдблата тут явно не было. Когда он дошёл до огромного резного алтаря, то на мгновение остановился, чтобы полюбоваться искусной резьбой, напомнившей ему его поездки по Италии, и почувствовал себя виноватым, что раньше не оценил такую красоту в своём родном городе. Нат оглянулся на проход, но увидел лишь тех же старушек со склонёнными головами, всё ещё бормотавших молитвы. Он решил пройти в конец собора и сесть там около выхода, а потом снова посмотрел на часы. Была одна минута четвёртого. В этот момент он услышал голос:

— Вы хотите исп-поведаться, сын мой?

Он обернулся налево и увидел исповедальню с отдёрнутой занавеской. Католический монах, говорящий с еврейским акцентом? Он улыбнулся, сел на низкую деревянную скамейку и задёрнул занавеску.

— Вы выглядите очень элегантно, — произнёс лидер большинства, когда Флетчер занял своё место рядом с Кеном. — Будь на вашем месте кто-нибудь другой, я бы подумал, что у вас есть любовница.

— У меня есть любовница, — сказал Флетчер. — Её зовут Энни. Кстати, я должен буду уйти примерно в два часа.

Кен Страттон просмотрел повестку дня.

— Я ничего не имею против. Кроме законопроекта об образовании, не будет обсуждаться ничего, что вас касается. Разве что, возможно, вопрос о кандидатах на будущих выборах. Мы предполагаем, что вы снова будете баллотироваться от Хартфорда, если Гарри не захочет опять выставить свою кандидатуру. Кстати, как старый чёрт себя чувствует?

— Немного лучше, — ответил Флетчер. — Как всегда, неугомонен, назойлив, вспыльчив и упрям.

— Значит, совсем не изменился, — сказал Кен.

Флетчер просмотрел повестку дня. Он пропустит только вопрос о кампании по сбору средств, но этот вопрос всегда был в повестке дня с тех пор, как он был избран, и останется, когда он уже уйдёт на пенсию.

Когда пробило двенадцать, лидер большинства попросил тишины и дал слово Флетчеру, чтобы тот представил распорядок предъявления законопроекта об образовании. За полчаса Флетчер изложил свои предложения, подробно охарактеризовав те пункты, против которых, как он предполагал, республиканцы будут возражать. Ответив на пять или шесть вопросов, Флетчер понял, что потребуются все его юридические познания и умение вести дебаты, чтобы Сенат принял этот законопроект. Последний вопрос задал Джек Суэйлз, самый старый член Сената. Он всегда задавал последний вопрос, и это было знаком, что нужно переходить к следующему пункту повестки дня.

— Сколько всё это будет стоить налогоплательщику, сенатор?

Другие члены Сената улыбнулись, когда Флетчер ответил, согласно ритуалу:

— Всё это покрывается бюджетом, Джек, и это было в нашей платформе перед последними выборами.

Джек улыбнулся, и лидер большинства произнёс:

— Пункт номер два — кандидаты на будущих выборах.

Флетчер собирался тихо уйти в разгар дискуссии, но он, как и все, был удивлён, когда Кен заявил:

— Я вынужден с сожалением известить моих коллег, что не собираюсь выставлять свою кандидатуру на будущих выборах.

Полусонное собрание внезапно взорвалось вопросами: «Почему?» и «Кто?». Кен поднял руку.

— Я не должен вам объяснять, почему я чувствую, что мне пришла пора уйти в отставку.

Флетчер понял, что немедленным следствием решения Кена было то, что у него теперь есть все шансы стать лидером большинства. Когда было названо его имя, Флетчер ясно дал понять, что он будет выставлять свою кандидатуру для перевыборов. Он выскользнул из зала, когда Джек Суэйлз начал речь, объяснявшую, что его долг — баллотироваться в возрасте восьмидесяти двух лет.