Темное разделение - Сара Рейн

И тогда пианист заиграл легкий, напоминающий восточный напев «Три девочки из школы мы», и они появились без объявления. Соррел и Виола, два связанных существа, которые вместе лежали в колыбели… Я назвала их в честь колокольчика и кислицы, и первый раз — единственный раз, когда я видела их, — они лежали в беспомощных объятиях, и их крошечные ручки доверчиво хватали меня за пальцы…

Они по-прежнему были в объятиях, но это больше не напоминало розовый бутон, что я сохранила в своей памяти. Это было некрасиво и неестественно, это вызывало жалость и повергало в шок. Их голоса были нежными, правильными и душераздирающе молодыми, и, пока они пели, их фигуры мало обращали на себя внимания. Но по окончании второй песни они исполнили короткий танец, и я думала, что, даже если доживу до ста лет, и если мир оледенеет, и ад сгорит в пепел, я никогда — никогда — не забуду этого танца. Я не смогу описать его здесь, это будет предательством по отношению к моим детям. Но это была вещь самая чудовищная и вызывающая наибольшую жалость, которую я видела когда-либо до и после.

Публика тоже это почувствовала, содрогания жалости и отвращения пробежали по лицам, и некоторые женщины неуверенно обернулись на своих мужей. Я думала: я не могу это вынести, я просто не могу это вынести, но Флой взял меня за руку, и я поняла, что нужно это вынести, потому что они терпят это. Я прижалась к Флою, как если бы он был единственным здоровым человеком в порочном, расколовшемся мире.

Когда представление было окончено, близнецы ушли за кулисы, всех зрителей вежливо, но твердо попросили выйти, и, прежде чем я и Флой смогли что-нибудь сделать, две большие крытые телеги уехали, и мы поняли, что актеры Данси исчезли в ночи.

Я не могла скрыть горя, язык мой онемел:

— Мы потеряли их, о Флой…

— Нет, мы не потеряли их, — сказал Флой мягко. — Послушай, что говорит народ. Ходи и слушай. Ищи зацепки, Шарлотта.

Он перешел через площадь, и я вслед за ним. Мы остановились возле небольшой группы женщин, не подслушивая, и уж точно мы не выглядели подслушивающими (неприятный опыт), я просто смотрела по сторонам, как будто ожидая своего мужа. Но я прислушивалась ко всему, жадно глотая сведения, так же как и Флой.

И через полчаса мы узнали, что Мэтт Данси увез свою труппу в деревню в нескольких милях к югу от Макинлета.

— Они остановились в «Фазане», — сказала одна женщина рядом со мной, деловито и исчерпывающе. — Дочь моей сестры помогает там по вечерам, и босс сказал ей, чтобы застелили дополнительные кровати. Они рады. Это способствует благоденствию округа.

— Поедем первым делом к «Фазану» утром, — сказал Флой, пока маленькая тележка тряслась по дорожке, освещенной лунным светом. — Да, моя любовь, ты хочешь ломиться в двери сейчас, но мы приедем к полуночи, а я бы предпочел не встречаться с Данси в полночный час.

Я молчала, и он посмотрел на меня:

— Шарлотта, лучше так, я обещаю тебе, что так будет лучше. Я не хочу, чтобы Данси ускользнул от нас под покровом темноты.

Конечно, он прав, хотя это и убивает меня. И сейчас, когда я пишу это в своей комнате в гостинице «У моста», несмотря на то, что я нашла Виолу и Соррел, я чувствую себя более одинокой, чем раньше. Я не могу вынести, что их эксплуатируют таким способом, и я в ужасе при мысли, что, когда Мэтт Данси узнает, кто я, он найдет способ украсть их снова.

Если я не смогу придумать, как обмануть его.

Симона постепенно приходила в себя после хлорпромазина.

Ее голова болела, она чувствовала слабость, и ей казалось, что она сходит с ума. Но ее рассудок прояснялся, и она поняла, что женщина со злыми глазами отвезла ее в Мортмэйн и бросила здесь в клетке.

Она по-прежнему сомневалась, не кошмарный ли это сон, потому что так должен чувствовать себя погребенный заживо, под землей. Над ней был Мортмэйн, и она чувствовала, как его огромная масса и мрачная пустота, отзывавшаяся эхом, давит на нее.

Но я выберусь, сказала себе Симона решительно. Что бы ни случилось, я выберусь. Я смогу сорвать замок или вырвать один из прутьев. А если не смогу, кто-нибудь хватится меня и начнет искать. Но как скоро? И подумает ли кто о Мортмэйне?

Чернота была абсолютно непроницаемой, так что она не могла даже посмотреть на часы, и она не знала, как долго она здесь, потому что в кромешной тьме время воспринимается по-другому. Она забилась в угол тесной клетки и старалась не слышать слабого шепота и шорохов вокруг. Это были пугающие звуки, но обыкновенные и объяснимые. Крысы и летучие мыши, вороны и совы. Все они черны и страшны, не важно, пытаешься ли ты не думать о них. Призрак совы в пустоте старой серой башни, глашатай ночи, как Макбет называл его, и если уж Макбет не знал о фатуме и его глашатаях, то кто знает. И ворон со спящими глазами демона, прогоняющий свои ночные фантазии при пробуждении. Да, совы и вороны, крысы и летучие мыши — без сомнения, создания, которые роднятся с ужасом. Но не нужно сейчас думать об этом.

Но нельзя было прогнать призраков. Симона могла слышать их и чувствовать. Соня сказала когда-то с присущим ей коварством, что дети, которые жили здесь, становились жертвами организованной детской проституции — и они прятались здесь, чтобы обмануть похитителей; в этот жуткий миг Симона могла услышать тяжелую поступь торговцев детьми, ищущих в доме свою добычу. Она внимательно прислушивалась, не ходит ли кто в самом деле, но это было лишь биение ее собственной крови в жилах.

У меня бред, думала она, отодвинувшись как можно дальше, заставляя себя дышать медленно и спокойно. Нужно что-то сделать… как это называется… сенсорная депривация. Темно хоть глаз коли, и так тихо, как в могиле — нет, не надо говорить так. Но если бы только не было так тихо.

Но призраки не молчали. Симона не могла их видеть, но она ощущала их присутствие и слышала их. Она слышала, как прячутся дети из прошлого, скрываясь от торговцев, и слышала, как их руки бессильно бьются о дверь.

Ногти, царапающие железо… Руки, бьющиеся о кирпичи…

Она вдруг осознала, что бешено бьется о железные прутья и что это она сама колотит руками по кирпичам.

Глава 36

— Возможно, абсолютно не о чем волноваться, — раздался голос Анжелики в телефоне. — Но кое-что произошло, и чем больше я думаю об этом, тем более нахожу повод для беспокойства. Я думала, что нужно сказать тебе.

Гарри спросил, что же произошло.

— Симона. Кажется… это может прозвучать ужасно мелодраматично, но мне кажется, что она пропала. Я не видела ее с понедельника — это не вызвало у меня беспокойства, потому что она оставила записку, что уезжает собирать материал для новой выставки и не вернется до вечера пятницы.

— Сейчас только суббота, — сказал Гарри. — Она, возможно, по-прежнему в поездке.

— Нет, не думаю. Мы должны были встретиться сегодня за ланчем — у меня идея включить несколько шелко-графических полотен в следующую выставку, и мы должны были посмотреть портфолио художника, — и Симона не пришла. Это так не похоже на нее, у нее очень строгие старомодные взгляды на то, что касается встреч, чтобы вовремя прийти, и все такое.

— Может быть, ей нездоровится. Простуда или мигрень.

— Я так не думаю. Я звонила и звонила ей, — сказала Анжелика. — И только автоответчик в ее квартире — а теперь и он не работает, чертова машина, пленка кончилась, и она теперь лишь пикает; очень грубо сделано, я думаю, они должны издавать более гармоничные звуки. И затем я приехала к ней в квартиру — ее машина на месте, так что она должна была вернуться, но там молоко на ступенях и письмо в ящике. Можно посмотреть через дверь — почта за несколько дней.

— Этому должно быть объяснение, — но Гарри так и не смог придумать ни одного. У него возникло предчувствие беды.

— И затем, — сказала Анжелика, — я вернулась в галерею и пошла в ее темную комнату. Я никогда не делаю этого, потому что это ее святая святых, и я никогда не вмешиваюсь в ее работу. Но я искала хоть какие-нибудь зацепки, поэтому нарушила правило.

— И что ты нашла?

— Я не уверена. — Впервые из голоса Анжелики исчезли нотки живости и манерности. — Я нашла кое-что; судя по всему, она вчера заезжала сюда и проявила одну пленку.

— Да?

— Потому я и беспокоюсь, — сказала Анжелика. — Послушай, Гарри, можешь ли ты прийти и посмотреть напечатанные снимки, потому что я не знаю, что с этим делать.

— Эти два снимка — точно Мортмэйн, — сказал Гарри. Он был уже в темной комнате с Анжеликой и рассматривал четыре фотоотпечатка, лежащие на рабочем столе Симоны.

— Да, я знаю, что это Мортмэйн. Господи, боже мой, у нас есть этот мрачный вид наверху, совершенная готика, блестящий снимок, конечно, и мы продали несколько отпечатков — Она замерла, когда Гарри достал последний кадр.

— Ты об этом? — спросил он после долгой паузы.