Избранные произведения. Том 2 - Сергей Городецкий

Сегодня утром встал он смеющимся, еще полным летавших над ним всю ночь детских сновидений, с чувством начинающейся жизни — потому что и снились-то ему все начала и затеи, игры и выдумки.

С мокрыми волосами, непричесанный, ходил по комнате перед открытым в росистую зелень окном, как вдруг вбежала Нина, бледная, с провалившимися глазами, усталая и в слезах бросилась к нему на грудь.

Ничего он не мог толком узнать от нее. Всю ночь не спала. Вечером, когда легла в постель, приходил к ней отец и просил позволения посидеть у нее — боялся чего-то и страдал от бессонницы, плакал, жаловался. Ушел поздно, не успокоившись, а Нину расстроив так, что до утра она просидела у окна, слушая сов и ветер, нагоняющий тучи, и свое смятенное, дрожащее сердце.

Дмитрий вытирал ей слезы, гладил волосы и начинал что-то понимать, со страхом думая, что от жалости и любви сам может сделаться таким же дрожащим и пугливым, как сестра.

— Уехать, уехать! — повторил он, выбегая в сад.

Прогулка не освежила его. Парной сад ласкал его усыпляющим шелестом и казалось, никуда не уйти из-под его наклоняющихся ветвей. Вчера вечером гулял он здесь с Анной, и теперь мертвый холод пробегал по нему при воспоминании от спокойных ее речей.

— Ничего не жду, ничего, — тихим голосом говорила Анна, поглаживая сорванную веточку. — Когда ты приезжаешь сюда, я отдаю себе отчет, и на этот раз вижу, что все кончено, не обрублено или внезапно навсегда прервано, а просто незаметно, потихоньку кончилось…

Дмитрий спрашивал, что же именно кончилось, но Анна, ничего не отвечая словами, только поглядывала прищуренным, как будто начинающим насмехаться, взглядом и еще нежней поглаживала смятую, мягкую веточку.

С отцом ни разу Дмитрию не удалось поговорить так, как ему хотелось.

Приветлив был старик и благодарен за всякую сыновнюю ласку, но все время в глазах стояла у него мучительная тревога, как будто боялся он какого-то вопроса, самого главного и важного и могущего спрятаться под самым мелким и пустячным вопросиком о разваливающейся крыше, что ли, или о невыкорчеванном пне.

Сидели они недавно вечером на балконе. Алый косой свет зашедшего солнца исполосовал воздух, городское стадо промычало уже за парком. Вдруг тяжело влетела пчела с последнею своей за этот день душистой ношей.

— Ты любишь мед, отец? — спросил Дмитрий.

Захихикал в ответ отец, закорчился, словно его огнем подпекли, виновато так стал поглядывать.

— Да, да, — говорит, — много ульев было, едал, как же, сам любил соты вытаскивать…

Так ни о чем нельзя спросить было. Во всем улавливал старческий слух отзвуки грядущего архангелова зова на последний суд, перед которым, видно, издалека трепетать начинал.

Болезненными и тяжко выносимыми сделались скоро встречи Дмитрия с отцом…

— Уехать, уехать! — повторял он, бегая в парке по одним и тем же дорожкам как очарованный в волшебном кругу.

Вдруг посветлело, поредели деревья и между веток тускло блеснул опаловый пруд.

Дмитрий вышел к старой беседке. Сонной гладью стлалась вода, и только вблизи берега беспрерывно всплывали и пропадали круги, где крутил водоворот.

Окунуться в воду с головой, освежиться, смыть с себя мертвящее оцепенение звала вода.

Дмитрий быстро разделся, прыгнул в глубокое место и поплыл.

Два хищных, как у охотника, глаза с напряженного безносого лица следили за ним из кустов.

— Молись Богу и ступай в усадьбу, — сказал в это утро Илье отец, — лови свое счастье. А то улепетнет сутуловский молодчик, тогда со стариком не сладишь дела. Только не нападай на него сразу, а то и разговаривать не станет. Поздоровайся да начни издали: был, мол, тоже на службе, в гусарах, значит, повинную отбывал, там, мол, потерял здоровье. Да держись от него, как в разговор-то войдешь, подальше: от тебя что из помойной ямы несет! Скажи, что без дела сидишь у старика отца на шее. Тяжело, мол, бездельничать, а к настоящему делу пристать, мол, невозможно по болезни, и валяй, и валяй… Напирай на то, что им одна только польза будет от этой аренды, а от хлопот избавятся. А как размякнет он — знаю я их! — сунь ему прямо в руки вот этот задаток, да расписку не забудь, потребуй. Большущие деньги, не потеряй, смотри! Иной, можно сказать, жизнь проживет, а столько не истратит, сколько ты в руках сейчас держишь! Ох, наделаем мы тут дела! Золотое ведь это дно, черпай — не вычерпаешь! Иди ж, иди за счастьем!

Илья ухмыльнулся — он ведь не дурак! — спрятал деньги и побрел к усадьбе. Глядя ему вслед: «Молодцы у меня ребята!» — думал Стоволосьев.

Как в молоке, стоял еще сутуловский сад в тумане, когда забрался в него Илюха. Деловито и воровато побродил он по дорожкам, потрогивая деревья, какие потолще, срывая на ходу цветы и веточки, чтобы погрызть и бросить. Заглянул в погребок под беседкой, на пруд поглядел и залез в кусты дожидаться, не пройдет ли молодой барин на прогулку. К дому подойти и подумать боялся Илья.

Скучно лежать было в кустах, да и жить было Илье с самого приезда своего домой стыдно и скучно. Отцовское поручение подняло было его дух ненадолго. Идя сюда, Илья горделиво нащупывал деньги и мечтал, как начнет дело. Но в кустах и деньги не радовали.

Тогда, лежа на земле и поглядывая на дорожку, Илья стал думать, как бы он мог прокутить эти деньги и что отец бы за это с ним сделал. Околел бы или не околел? — думал Илья про отца и прикидывал мысленно на разные лады. Должно быть, околел сразу, так что и драки никакой не вышло бы. А то, может быть, меня убил бы чем попало. Только пьян бы я был и не заметил бы, как подох. Вот так история! Протрезвишься, опохмелиться потребуешь — глядь, а ты — труп и в тебе черви гнездо устроили. Гнить-то оно не страшно, а вот гроба боюсь. Тьфу, гадость!.. А уж и покутил бы я славно. К татаркам закатился бы! Вот они, денежки-то, голубчики мои шелковобумажные!

В кусты, где лежал Илюха, залетела птичка и шарахнулась назад, испугавшись расплывающегося белесого пятна с наглыми глазами.

«Птаха Божия!» — подумал Илья. Перевернулся, вздохнул и другое задумал. Удрать куда-нибудь и жениться с этими деньгами можно тоже. На окно с канарейкой клетку повесить и сидеть под окном и слушать…

«Птаха Божия!..»

Только все равно скоро скучно станет. Злобная радость поднялась в Илюхе, оттого что все равно скучно станет.

«Пропащий я навсегда человек, оттого меня и ест скука, — размышлял он, — падаль я!»

И решив, что он падаль, Илья вдруг повеселел:

— Падаль так падаль! Чем же падалью не житье? И не таковские живут, дела делают. Поживем, посмотрим. Пруд снимем, над всем гуляньем хозяевами будем, цепочку на жилет выпустим и в тело войдем, не робей, Илья Николаевич Стоволосьев! Столичное обращение тоже понимаем, одно это чего-нибудь стоит.

Песенку бы вот теперь затянуть, песенку хотелось Илье, вот под которую акробатки ногами в цирках дрыгают, — да не давалась эта песенка, вертелась тут где-то, около, а спеться не давалась.

— Черт с ней! — подумал Илья и засвистел потихоньку. Но свист в ту же минуту оборвался: со сжатыми в трубочку губами Илья онемел, увидев Дмитрия Сутулова вдали на дорожке.

«Вылезать или не вылезать? — мелькнуло у него в голове. — Вылезать — значит сразу в разговор входить. Если же не вылезать сразу, то приглядеться можно, какой он такой молодой Сутулов и как с ним половчее дело начать».

Илья решил не вылезать и стал следить.

«Ишь ты, сухопарый какой и бегает чего-то, для утреннего моциона, должно быть. А с лица белый, опрятный, волосу мало носит, франтит тоже».

Разглядывая все до мелочей, Илья чувствовал какую-то неприятную любовь к Сутулову, как капканщик к птице, которая сейчас попадется; и, кроме того, чувствовал приятную ненависть, оттого что к Сутулову должны были перейти деньги, гревшие Илью, и оттого что Сутулов был белоликий и на вид приятный.

Животом врывшись в землю, лицо всунув в ветки, нажимавшие на кожу и царапавшие ее, тяжело дыша и бегая глазами, Илья ждал, когда ему покажется нужным вылезти и подойти к Сутулову, сделав это так, чтоб и виду не было, что он лежал в кустах. Но Дмитрий в волнении ходил быстро, внезапно поворачивал, и трудно было Илье улучить минуту.

Злиться начинал уже Илья, как вдруг Дмитрий, совсем близко около его куста, остановился на берегу и быстро скинул тужурку.

У Ильи на мгновение захолонуло и остановилось сердце: неужели топиться будет? Но тотчас же он успокоился и сообразил: искупаться пожелали, что же, посмотрим.

И он медленно, стараясь веточкой не хрустнуть, перевернулся в кустах и лег так, чтобы было удобно смотреть на воду. Красивое белье, яркие подтяжки, хорошие сапоги и, наконец, белое, стройное тело Сутулова злили Илью все больше.

«Дохлый, а туда же, плыть хочет!» — думал он. Дурацкие, мальчишеские выдумки приходили ему в голову: утащить белье и платье, пусть-ка он голеньким домой к своим сестрицам явится! Нарядиться самому во все его и пощеголять по городу!