Sindroma unicuma. Книга 2. - Блэки Хол

А потом узнаешь, что тебя использовали. В воспитательных целях, как нашкодившего щенка, потыкали носом в сделанную лужу. Преподнесли урок. Тебе не следовало опускаться до черни и валять имя в грязи. Не забывай о своей ступеньке.

Она не поймет и не станет слушать, потому что за последствия твоей выходки отвечают шестнадцать кварталов и сто тысяч человек, которые желают тебе "добра", и среди них козел, с которым она целовалась у ворот института. За это ты с удовольствием выбьешь ему зубы в следующий раз.

Ты придурок. С девчонками себя так не ведут, - говорит друг. Ты полный придурок.

Ты стоишь посередине зала и смотришь на нее, растерянную и потерявшую дар речи. Она. У тебя. Дома.

И тут тебя осеняет, что с некоторых пор в твоем списке иной порядок приоритетов.

***

Скромность закончилась за дверью, захлопнувшейся за моей спиной. Заливший помещение свет явил взгляду высоченный потолок сложной конструкции с обрывающимися ломаными линиями, стены терракотового и кукурузного цветов, мебель, разбросанную по огромному залу, и слева от входа - многогранное окно от пола и до потолка, около которого незнакомое растение в кадке раскинуло высоченные листья-лопухи.

- А... разуваться надо? - спросила я неловко.

- Как хочешь, - бросил Мелёшин ключи на тумбочку у входа. - Полы теплые.

Пожалуй, сниму сапоги.

- Когда мы говорили о скромности, то имели в виду разные понятия, - сказала я, поставив обувь в углу, зонированном как прихожая, хотя огромное помещение не делилось перегородками или стенами. От двери проглядывалась небольшая кухня у стены, противоположной окну.

Мэл, раздевшись, прошел к дивану в центре зала и поставил сумку.

- Не бойся, Папена, никто тебя не съест.

Фыркнув надменно, я выдвинулась в середину помещения. Высота пустого незанятого пространства над головой почему-то давила и пугала. Мне привычнее маленькие комнатушки, прикрывающие бока и тылы, а в Мелёшинской квартире возникло ощущение опасности и незащищенности.

Два креслица с оригинальными гнутыми спинками и столик между ними, очевидно, означали уголок для чтения и приватных разговоров. Хотя сомневаюсь, что Мелёшин сидел в них и беседовал. Когда ему читать, он веселиться не успевает.

В центре стоял большой диван со спинкой и подушками, у окна - дизайнерский стеклянный стол для письма с парочкой таких же стульев. Рядом непонятная лежанка, наверное, чтобы, устроившись на ней, посматривать на город.

Поглядев на часы, я машинально потянулась: гномик сигнализировал начало двенадцатого.

- Хочешь перекусить? - Мэл направился в зелено-серую кухонную зону. Издали были видны столы и многочисленные шкафчики.

- Нет, спасибо. А где твой чулан?

- Вот, - Мелёшин показал на диван бутылкой с яркой этикеткой, зажатой в руке.

Как же так? Мне обещали темный, пыльный чулан с пауками! От огорчения на глаза навернулись слезы.

- Я думала, ты на нем спишь.

- Здесь есть отдельная спальня.

Да, от скромной жизни еще никто не умирал.

- Сам протираешь тряпочкой и моешь полы? - обвела я рукой квартирные просторы.

- Тружусь как пчелка, - подтвердил Мелёшин, отпив из бутылки, и облизнул получившиеся кремовые усы. - Точно не хочешь есть?

- Точно. Спать хочу.

- Хорошо. Пойду, поищу постельное белье, - направился он куда-то в сторону.

- Мелёш... Мэл! Ты здесь, что ли, предлагаешь спать? - крикнула я вслед.

- Могу уступить спальню, хочешь? - обернулся он на ходу. Подойдя к дальней стене, отворил незаметную дверь и скрылся за ней.

Нельзя Мелёшину ни в чем верить. Ни в чем. Хотя почему обвиняю его? У нас разные представления о жизни, поэтому приводить их к общему знаменателю бесполезно.

Пока Мэл отсутствовал, я подошла к окну. Панорама ночного города с большой высоты ошеломляла зрелищем залитых огнями проспектов и высотных зданий-исполинов. Глаза выхватили быстро движущуюся ленту, промелькнувшую вдали и исчезнувшую в темноте - это скоростной поезд канул в подземку. Мелкие точки фар ползли по улицам, растекаясь по своим делам. Столица, которая не спит.

- Нравится? - спросил над ухом подкравшийся Мелёшин, и я вздрогнула от неожиданности.

- Нравится. Поди специально ходишь голышом перед окошком, чтобы на тебя любовался весь город?

- Я бы походил, - ухмыльнулся он, - но стекло одностороннее. С улицы меня не увидишь, а внутри вполне осуществимо. Подушку не нашел, не знаю, куда домработница засунула, так что отдаю тебе свою и одеяло в придачу.

- Мы так не договаривались, - возмутилась я. - Чулана нет, к тому же делишься своей постелью. Сам-то как собираешься спать?

- Выставлю температуру в спальне и буду потеть. А подушек у меня еще три, хочешь проверить?

- Не хочу, - буркнула я недовольно. - Как диван раскладывается?

- Уже постелил, - показал Мэл приглашающим жестом.

И точно, диван оказался разложен и застелен. Я отчего-то засмущалась.

- Не стесняю тебя, Мелёшин?

- Не стесняешь, - подтвердил раздраженно, наверное, недовольный тем, что спросила о неудобстве раз пятьсот. Я, может быть, не хочу выглядеть лисичкой со скалочкой, которая, наспавшись и объев добрых хозяев без меры, спросила: "Не стесняю вас?". А хозяева и спустили её скалочкой из избы.

- Хочешь в ванну? - спросил Мэл. Заметив мои колебания, сказал решительно: - Пошли, покажу.

Он подвел к другой стене и открыл незаметную дверь, похожую на ту, что вела в его спальню. Небольшое помещение, отделанное в светло-лавандовых тонах, отдаленно напоминало ванную в доме Севолода.

- Знаешь, Мэл, пожалуй, схожу в душ, - сказала я неуверенно. - Можно?

- Нужно, - он выудил из шкафчика сложенное полотенце. - Заодно отогреешься после улицы.

- Спасибо, - поблагодарила прочувственно.

- Папена, еще раз посмотришь на меня преданными овечкиными глазами... даже не знаю, что сделаю, - выдал он и стремительно покинул ванную.

Я-то в чем виновата? Всего лишь хотела показать, что благодарна за помощь и поддержку. А Мелёшин сразу - "овечкины".

Поскольку хозяин разрешил, воспользуемся моментом и облагородим тело мытьем.

****

У тебя нет ни терпения, ни желания его сдерживать. Обойдя на десятый раз уголки зала, возвращаешься к двери. Чертыхнувшись, дрожащей рукой выводишь торопливо нужную октаграмму и замираешь, не решаясь соединить невидимые символы, а потом натягиваешь волну, и преграда начинает истекать прозрачностью.

Она стоит у настенного зеркала, не торопясь заходить в душ, и перебирает кремы, пенки и одеколоны. Каждый. Отвинчивает крышечку и вдыхает запах. Улыбается чему-то, закручивает колпачок и принимается за следующий. Берет бритву и разглядывает ее, а затем, смотрясь в зеркало, "сбривает" воображаемую щетину, представляя, как это делаешь ты. Кладет бритву на место. Что-то ей приходит на ум, и она смущается своим мыслям. Видит ли она, что раскраснелась?