Я – инопланетянин - Михаил Ахманов

Я сел и свесил ноги в темную бездну. Фэй опустилась рядом.

— Мы дальше не пойдем, Арсен?

— Нет, милая. Для тебя это опасно.

— А для тебя?

— Я знаю, как управлять энергией. — Нахмурившись и прикрыв глаза, я покачал головой. — Нет, наверное, здесь не годится слово «знаю», это происходит бессознательно, на уровне клеток и нервных центров. Так, как ты дышишь и поглощаешь солнечный свет.

— Лун-ван! Царь драконов! — уважительно протянула она. Потом спросила: — Думаешь, Макбрайт тебе поверил? Про аномалию и замечание Монро?

— Он сомневается и хочет выведать побольше, а что ему скажешь? Что объяснишь? Я сам еще не знаю правды. Нужно подумать и разобраться. И сделать так, чтобы он не путался под ногами.

— Мы могли бы уйти… — начала Фэй, но тут же, ударив себя по губам, страдальчески сморщилась. — Нет, что я говорю! Он мне не нравится, но не бросать же его на верную гибель! Да и Сиада жалко… Сиад без него не уйдет.

— Не уйдет, — подтвердил я, разглядывая лавовое поле. От нас до середины зеркала было рукой подать; сорок минут небыстрой ходьбы, и я окажусь в фонтане эоита… Не подойти ли к нему, оставив Фэй у этой трещины? Или просто прыгнуть… Я чувствовал, как что-то меняется в Анклаве: солнце светило ярче, таяли стены вуали, растворялся флер, и возвращалась моя способность к дальним перемещениям. Пожалуй, я смог бы открыть каналы в любую сторону, к любым рубежам, китайским, индийским или иранским… Тем более к центру эоита!

Но интуиция подсказывала мне, что торопиться не стоит. То далекое и огромное, распространявшее теплые волны благожелательности, еще не приблизилось к Земле или еще не желало говорить со мной по тем или иным причинам. Jus divinum[85], подумал я, чувствуя, как пальцы Фэй скользят в мою ладонь.

— Ночью ты был в монастыре? На его развалинах?

— Там нет развалин, моя фея. Там не осталось ни камня, ни праха, ни пыли. Ровным счетом ничего.

— Что же ты делал, Цзао-ван?

— Беседовал с покойным другом. И не только с ним. Ровные арки ее бровей приподнялись.

— Звучит загадочно! К тебе прилетали духи?

— Только один, не пожелавший задержаться. Передал мне весть от Аме Пала и исчез. — Фэй оживилась, вздернула брови еще выше, и я, улыбнувшись, пояснил: — То был Старейший, милая, Старейший. Он где-то рядом с нами или направляется к Земле… Событие почти невероятное!

Ноздри Фэй затрепетали, глаза распахнулись, рот округлился.

— И ты… ты можешь с ним говорить? Когда захочешь?

— Когда захочет он. На этот раз он просто транслировал мысль Аме Пала. Последнюю, предсмертную… — Стиснув пальцы Фэй, я медленно повторил: — Бушует ненависть, и туча затмевает свет моей обители…

— Что это значит, Цзао-ван?

— Если б я знал, мы шагали бы сейчас к китайской границе. Или к индийской, раз ты не хочешь встретить соплеменников.

Она фыркнула, вздернула подбородок.

— Я не китаянка! Я — аму, моя мать — русская, а дедушка был…

— Да-да, я помню — великим шаманом по имени Анай-оол! Жаль, что его нет с нами… Он мог бы побеседовать с духами и объяснить нам все загадки.

Фэй притихла, не выпуская моей руки. Мы сидели рядом на краю провала, и я ощущал, как от нее исходят токи нежности, любви и веры. Вера! То, чего не хватило Ольге… Рационализм, присущий людям Запада, сыграл с ней трагическую шутку; они, эти люди, охотно верили в чудеса, но лишь научные вроде клонирования, полетов на Марс, стратопланов и пи-бамб. Мировоззрение Фэй было иным. Пусть она не считала себя китаянкой, но кровь великого народа, древнего и мудрого, текла в ее жилах, смешавшись со славянской кровью. Она воспринимала реальность, как человек Востока, так же как Аме Пал, и в этой реальности чудо, пусть не подкрепленное формулами, было явлением закономерным. Разве не чудом был ее собственный дар? Или ее народ, возникший на рубеже тысячелетий? Или Анклав? Мрачное, но все же чудо…

Ее дыхание коснулось моей щеки.

— Ты думаешь? Я не мешаю тебе?

— Нет, девочка. Хочешь что-то спросить?

— Да, Цзао-ван. — Она помолчала, собираясь с мыслями. — Зачем ты здесь? Для чего? Что делаешь на Земле? Тебя послали нас оберегать?

— Никто не может уберечь людей от них самих, ни мудрецы Земли, ни мудрые пришельцы. Только время, дорогая, только время… Если у вас хватит времени, все будет вашим: далекие звезды, вечная жизнь и вечная молодость, дар слушать и понимать чужие мысли и множество других чудес. Вы к ним придете, если хватит времени, терпения, любви.

— А если не хватит?

Я показал на лавовое поле, серое и безжизненное, словно кратеры Луны.

— Будет так, как здесь. Вы исчезнете, исчезнут ваши города, и ваша речь, и книги, и даже память о неудачливой расе. — Вспомнив о талгах, я произнес: — Вы исчезнете, придут другие, но это совсем иная история. Они вас не заменят.

— Значит, ты…

— …всего лишь наблюдатель. Я фиксирую, запоминаю и если могу кому-то помочь, то лишь отдельным людям, а не всему человечеству. Еще я слежу за каждым экспериментом, который грозит нарушить Равновесие в Галактике. Бывает, надо принять превентивные меры… Но это случается редко — ведь мы изучаем миры не очень высокоразвитые, где нет опасных изобретений. По-настоящему опасных, понимаешь? Не для конкретной планеты, но для всей Галактики.

— А это?.. — Фэй показала взглядом налево и направо, потом подняла глаза вверх. — Анклав — это опасно?

— Да, и потому я здесь. Может быть, Анклав — предупреждение, может, символ гибели… Надо разобраться.

— Грозит ли он Галактике или Земле? И если Земле, ты не имеешь права вмешиваться? Не должен и не будешь?

Я улыбнулся:

— Должен и буду. Я ведь, милая, не только Асенарри, я еще Арсен. Уренирец и землянин… Разве я могу забыть свою вторую родину? Бросить ее в беде, если способен помочь?

— Но ты говорил, что не можешь помочь всему человечеству… Я не понимаю, Цзао-ван!

— Есть разная помощь. Попытка уничтожить негодяев и сделать всех хорошими обречена на провал — это кончится всемирной катастрофой и резней. Выяснить, что здесь произошло, — более полезное занятие. И более реальное.

Фэй помолчала, кивая головкой в тусклом оранжевом шлеме, и каждый кивок был подтверждением какой-то мысли. Прочитать я их не мог, но чувствовал, что она пришла к определенному мнению, вполне благоприятному — как для Арсена, так и для Асенарри.

— Я понимаю, — раздался ее тихий голос, — я понимаю, Цзао-ван… Ты просто делаешь то, что можешь, то, что никому не повредит. А что ты можешь еще?

— Ну, например, обороняться, защищать свою жизнь и жизни близких, — ответил я. — Желательно, никого не калеча и не убивая.

— Желательно?

— Но необязательно. Есть ситуации и ситуации…

Мы просидели у трещины не меньше трех часов, то разговаривая, то смолкая, но наша неторопливая беседа не мешала думать. Бушует ненависть, и туча затмевает свет моей обители… То, о чем говорил Аме Пал, помнилось мне с кристальной ясностью: ненависть, ужас и смерть бушевали в афганских горах так долго, как ни в одном регионе Земли. Само собой, два мировых побоища, случившихся в двадцатом веке, происходили на больших территориях и унесли гораздо больше жизней, но их временной интервал был относительно краток и измерялся не десятилетиями, а годами. Кроме того, войны велись не вблизи эоитов; собственно, лишь тиричмирский располагался в местах населенных и обитаемых с глубокой древности.

Так что же? К каким последствиям мог привести конфликт, который тянулся столь долго — здесь, у незримых стен легендарной Шамбалы? Об этом я не знал, но мне казалось, что свет обители, о коем упомянул Аме Пал, это наверняка фонтан, бьющий из центра эоитной зоны. Похоже, он имел в виду, что туча — туча ненависти, надвигающаяся из западных пределов, — способна повлиять на эоит… Затмить его? Но данное предположение нелепо: энергетический поток не различает добрые и злые мысли, а все, что попадет в него, выносит в космос. Затмиться — то есть прерваться — он может лишь тогда, когда население планеты уменьшится раз в десять и оскудеет ее ноосфера… Этого, кстати, не случилось — ведь эоит не исчез, он тут, на расстоянии протянутой руки!

И все же — свет затмился… Возможно, это лишь образное выражение? Возможно, Аме Пал имел в виду другое? Лунный диск перекрывает солнце, и на Земле воцаряется тьма, но через какое-то время мрак отступает… Что остается в результате? В нынешнюю просвещенную эпоху лишь изумление перед величием природы, но в прошлом эмоции были сильнее — тоска, отчаяние и ужас… Они — тот отзвук временного мрака, что сохранялся в человеческих сердцах и в памяти десятков поколений… Но это — люди! Людям свойственно бояться! А там…

Я поднял вверх лицо, всматриваясь в почти незаметную дымку флера, в голубоватый блеклый небосвод. За ним лежало пространство покоя и вечного холода, неизмеримой тьмы и тишины — прошитый блестками звезд, пронизанный лучами гигантский мир квазаров, цефеид, туманностей, галактик… Чье сердце билось там, чья тосковала душа? Кто ощущал невыносимый смрад отчаяния и горя? Кто ужасался ненависти, струившейся сквозь крохотную щель с ничтожной маленькой планетки? И что он мог с ней сделать, с планетой или с этой щелью? Заткнуть ее, чтобы не тянуло смрадом?