Инкассатор: Страшный рассказ - Андрей Воронин

Внутри у нее все оледенело, потеряло чувствительность. В самый последний момент Ольга передумала и не стала хоронить мужа вместе с Воронихиной. Во-первых, очнувшись, они могли совместными усилиями как-нибудь выкарабкаться из своей могилы, а во-вторых... Во-вторых, в голову ей пришло кое-что получше.

Она внесла в рассказ кое-какие коррективы, и Воронихина ушла под землю в полном сознании и даже без кляпа. Засыпая яму землей, Ольга безучастно прислушивалась к доносившимся из-под все увеличивающегося слоя песка и подзола крикам и глухим ударам. Нужно было радоваться или, на худой конец, ужасаться, но она по-прежнему ничего не чувствовала. Покончив с работой, едва живая от усталости, Ольга вернулась в дом, перевернула все вверх дном, оставила на подоконнике сигареты, вылила оставшееся спиртное в крысиную нору и набрала на компьютере несколько бессмысленных фраз, которые должны были навести мужа на неприятные размышления.

Чуть позже она ужаснулась тому, что сделала, но отступать было поздно – колесо завертелось, процесс пошел, и Ольге пришлось, стиснув зубы, продолжать эту страшную игру. Эта игра ее безумно утомила, и, стоя над открытой могилой, на дне которой копошился Дымов, она думала о том, что еще не поздно оставить все как есть. Пусть он откроет гроб, увидит то, что лежит внутри, пусть ужаснется и живет дальше с этим ужасом, привычно прячась за нее, Ольгу, как за несокрушимый утес, способный уберечь его от житейских бурь. Выбор был за Дымовым, и он его сделал.

Когда он протянул ей руку, стоя на крышке гроба, в котором уже неделю покоилась его пассия, Ольга ясно, как в открытой книге, прочла в его глазах все, что он собирался сделать. Это был уже знакомый ей взгляд – скользкий, трусливый, увертливый и в то же время полный глупого превосходства. Этот идиот до сих пор считал, что может ее обмануть. Это привело Ольгу в ярость, но она сдержалась и сдерживалась до тех пор, пока муж одним резким рывком не расставил все точки над «i». Он не хотел жить; вернее, он не хотел жить с ней, а для нее это было одно и то же.

Ну, не хотел, и не надо... Кто она такая, чтобы противиться его желаниям?

Вместе с ними она похоронила их письма, фотографии и копию рассказа, которую забрала из квартиры Воронихиной. Если их когда-нибудь найдут, сразу станет ясно, кто устроил это двуспальное захоронение; впрочем, если их найдут, все будет понятно и без писем. Чем дальше Ольга уезжала от кордона, тем сильнее становилась уверенность в том, что ее непременно поймают, и поймают очень скоро. Все могло бы получиться совсем по-другому, если бы не новый приятель Воронихиной, оказавшийся на удивление сообразительным и разворотливым. Это был настоящий мужчина, не чета Дымову, и Ольга хорошо понимала, почему Воронихина предпочла его Александру. Он был надежен – качество, встречающееся у современных мужчин реже, чем крылья у лошадей.

Теперь этот сообразительный, разворотливый и надежный человек наверняка шел по ее следу, отставая на какой-нибудь шаг, но это почему-то не волновало Ольгу. Ее ничто больше не волновало, не раздражало и не трогало; она лишь не могла понять, отчего из глаз все текут и текут слезы, и злилась на себя за это неуместное проявление слабости. Ну из-за чего ей было плакать? В самом деле, из-за чего? Из-за того, что без мужа жизнь потеряла для нее всякий смысл? Из-за того, что она, врач, хладнокровно и продуманно убила трех человек? Из-за того, что отец ее ребенка умер, так и не узнав, что она беременна? Неужели это стоило слез?

Оторвав правую руку от руля, Ольга сердито вытерла глаза тыльной стороной ладони и в призрачном зеленоватом свете приборного щитка бегло осмотрела ноющие после непривычной работы пальцы. Она увидела несколько ссадин и царапин, увидела обломанные ногти и набившуюся под них землю. Это были руки хирурга – руки, которым не далее как завтра предстояло провести три плановые операции.

«В отделении будет твориться настоящий сумасшедший дом, – подумала она, ведя плохо приспособленную для езды по ухабистой дороге слишком приземистую иномарку. – Из четырех операционных сестер две не ходят на работу и уже никогда не придут. А тут еще дежурный хирург куда-то запропастился... Бедный Сан Саныч!»

Толстый и добродушный Сан Саныч был главным врачом отделения. Он всегда относился к Ольге Павловне с пиететом, поскольку знал – как, впрочем, и все остальные работники отделения, – что как врач в подметки не годится Дымовой. Думая о нем, Ольга почему-то не испытала привычной обиды, не почувствовала себя несправедливо обойденной, как это бывало раньше. Сейчас Сан Саныч виделся ей словно сквозь толстое матовое стекло. Он был из другой жизни, обитал в каком-то ином измерении, куда Ольге Дымовой, кажется, уже не было дороги.

Темно-синяя «Субару», в наступившей ночи казавшаяся черной, как огромный кусок антрацита, сверля тьму бледными лучами фар, выкатилась в поле. Над землей серыми прядями стелился туман, в лучах фар бестолково мельтешили похожие на крупные хлопья снега ночные мотыльки. Ольга впервые ехала по этой дороге и понятия не имела, куда она ведет, но полагала, что рано или поздно выберется на шоссе. Одного она не знала: что станет делать, когда это случится. По идее, ей следовало вернуться домой, принять душ и хорошенько выспаться перед завтрашним тяжелым днем. Завтра она встанет с постели, выпьет чашку кофе, съест бутерброд и отправится на работу как ни в чем не бывало. Может быть, ничего не узнают, и она станет жить дальше – одинокая мама с ребенком, который, конечно же, родится в срок и будет таким же красивым, способным и никчемным, как его отец. И, глядя на свое любимое чадо, она каждый раз будет вспоминать дощатый ящик, зарытый в старом, полуразвалившемся сарае на лесном кордоне...

Грунтовка как-то незаметно кончилась, под колесами машины мягко зашуршал асфальт, и Ольга с облегчением утопила педаль акселератора. Впереди, призрачно белея в свете фар, показались бетонные перила мостика, перекинутого через какой-то канал. Сам канал сейчас напоминал траншею, до краев наполненную густым, лениво шевелящимся туманом. Прямо перед мостиком стоял знак, предупреждающий о том, что здесь ведутся ремонтные работы. Ольга увидела стрелку, предлагавшую объехать препятствие слева, увидела полосатые красно-белые фишки ограждения, похожие на конические карнавальные шляпы, и сложенные стопкой на обочине продолговатые бетонные штуковины – новенькие бордюрные камни. Несколько таких же камней, но старых, выщербленных, разбитых на части, валялись рядом. Все это Ольга заметила и оценила за какие-то доли секунды; в следующее мгновение колеса подпрыгнули, ударившись о залитый асфальтом выступ бетонной плиты, машина въехала на мост, и Ольга увидела, что бордюр, отделявший проезжую часть от пешеходной дорожки, разобран.

Покрышки протестующе взвизгнули, когда она чересчур резко вывернула руль. Послышался негромкий стук, и полосатая фишка, бешено крутясь, взлетела в воздух, ударилась о перила моста, отскочила и беззвучно канула в туман. Машина с разгона перелетела узкую канавку, оставшуюся на месте снятого бордюра, днище с тяжелым скрежетом проехалось по асфальту пешеходной дорожки, дождем рассыпая оранжевые искры. В следующий миг обтекаемый капот с грохотом проломил ажурную секцию перил, и машина отправилась в короткий полет, увлекая за собой бетонные обломки.

Когда искореженный нос стремительно наклонился вниз, в свете уцелевшей фары Ольга успела увидеть прямо перед собой медленно клубящееся море тумана. Она будто летела в самолете, пробивающем густую облачность. Затем серые клочья стремительно скользнули в стороны и вверх, внизу блеснула черная вода, казавшаяся бездонной.

На самом деле воды в канале было всего ничего, едва по колено взрослому человеку, и, когда страшный удар о бетонное дно бросил Ольгу грудью на рулевую колонку, она почти ничего не почувствовала.

Она была хирургом, а значит, как совершенно справедливо заметил Юрий Филатов, умела быстро принимать решения и не боялась крови – ни чужой, ни своей.

Глава 16

Юрий сидел на скамейке во дворе, вытянув ноги, курил и лениво наблюдал, как солнечные блики играют на хромированной дуге, укрепленной на переднем бампере его чисто вымытого и заново отполированного джипа. Титановые диски колес тоже горели в солнечных лунах, заставляя его щуриться; голос собеседника жужжал, как надоедливая муха, которую, к сожалению, в данный момент нельзя было прогнать. Смысл этой длинной, заранее обдуманной и тщательно отрепетированной речи, в сущности, сводился к двум коротким, ничего не значащим фразам: «Я не виноват» и «Кто же мог подумать?»

– Послушайте, – сказал Юрий, подчеркнуто обращаясь к собеседнику на «вы», – что вы от меня хотите? Я не намерен идти в милицию, я не собираюсь вас преследовать каким-то иным способом... Я вообще ничего не собираюсь предпринимать, понимаете? Все, чего я в данный момент хочу, – это отдохнуть от вас. Вы мне безумно надоели, Дымов. В чем я меньше всего нуждаюсь, так это в изъявлениях вашей благодарности. Идите вы к черту с вашей благодарностью! Она ведь ничего не меняет, и вы сами об этом знаете. Что вы ко мне пристали? Хотите знать, что я об этом думаю? Так вот, я думаю, что виноватых в этой истории, кроме вас, нет. Я думаю, что таких, как вы, надо давить без суда и следствия. А еще я жалею, что так торопился – там, на кордоне. Еще бы часок или хотя бы полчасика, и вы бы сейчас не приставали ко мне с вашей дурацкой благодарностью. Что вам надо – отпущение грехов? Я бы вам его не дал, даже если бы имел на это право.