Инкассатор: Страшный рассказ - Андрей Воронин

– Да кто их знает, – равнодушно откликнулся Филатов. – Может, и есть. К Адреналину разные ходили, и документы там ни у кого не спрашивали. Помнишь этот бородатый анекдот про еврея, который выправил себе новый паспорт, где было написано, что он русский, а его все равно побили? Помнишь? Бьют ведь по морде, а не по паспорту...

– М-да, – мечтательно сказал Светлов. – Сволочи вы все-таки с Мироном. Не могли меня с собой хоть разочек позвать! Это же такое наслаждение – дать по морде человеку из Кремля!

– Во-первых, у него на морде не написано, из Кремля он или из Бутырок, – остудил его пыл Филатов. – А во-вторых, господин главный редактор, с твоей комплекцией не ты бы морды бил, а тебе. Да еще как!

– Демократия в действии, – проворчал Светлов.

– Демократия – это власть народа, – наставительно сказал Юрий. – Народ у нас крепкий, не чета тебе, потомственному интеллигенту. И что характерно, кто крепче, тот и правит. Задорные такие, здоровенькие крепыши, всегда готовые к труду и обороне...

Они проскочили шаткий деревянный мостик над какой-то речушкой, машина еще раз резко свернула, как будто пытаясь отвязаться от намертво приставшего к ней пылевого хвоста, и неожиданно для Светлова влетела на длинную деревенскую улицу. Над зацветающими садами и шиферными крышами с изумрудными пятнами мха маячил унылый ряд типовых пятиэтажных домов с пестрыми от потеков грязной воды бетонными стенами. Увидев этот, с позволения сказать, микрорайон, Светлов понял, что ошибся: это была не деревня, а поселок, и даже, может быть, городского типа – тот самый поселок, который был им нужен.

Они мчались между двумя рядами покосившихся серых заборов, распугивая кур, собак и велосипедистов. Пыльный хвост по-прежнему волочился за ними следом, в машине все гремело и дребезжало. Покрытое толстым слоем грязи, пыли и разбившейся вдребезги мошкары ветровое стекло стало совсем непрозрачным, и Филатов, слегка пригнувшись, смотрел на дорогу сквозь протертое «дворниками» полукруглое отверстие, как через амбразуру.

– Фотоаппарат свой достань, – сказал он неожиданно.

– Зачем? – удивился Светлов.

– Для антуража. Как ты думаешь, с кем они охотнее станут разговаривать – с двумя новыми русскими на джипе или с корреспондентами московской газеты? Жалко, что у тебя диктофона нет. Или хотя бы блокнота.

– Да все у меня есть, – недовольно проворчал Светлов, отстегнул ремень безопасности и начал неловко карабкаться через спинку сиденья назад.

Он протиснулся между спинкой и потолком салона, боком упал на заднее сиденье, сел, потом встал на сиденье коленями и, перевесившись через спинку, выудил из багажного отсека полупогребенный под домкратом и пластмассовым чемоданчиком с гаечными ключами кофр. Открыв кофр, Светлов с удивлением и радостью обнаружил, что камера не пострадала – по крайней мере, внешне. Несомненно, камеру спас кофр – старый, кожаный, достаточно жесткий для того, чтобы выдержать пару-тройку случайных ударов. Этот кофр Светлову подарил покойный Мирон, который, насколько было известно Дмитрию, сам никогда не увлекался фотографией, а кофр вместе с лежавшей в нем камерой – не этой камерой, не цифровой, а с допотопным пленочным «Никоном» – приобрел по случаю, прельстившись какой-то связанной с этим обшарпанным чемоданом легендой. Что это была за легенда, Дмитрий не знал, в подробности Мирон его не посвятил, сказав лишь, что это не его ума дело. Поэтому все, что было известно Дмитрию о прежних владельцах кофра, ограничивалось надписью, сделанной простой шариковой ручкой на подкладке крышки. Синяя паста расплылась и смазалась, но надпись все еще можно было прочесть. Надпись гласила: «К. Скворцова». Дмитрий повесил камеру на шею, привычно провел большим пальцем по надписи, ощутив бархатистую мягкость потертой подкладки, а потом закрыл кофр и поставил его на пол рядом с сиденьем. Блокнот и диктофон с самого начала лежали в разных карманах его матерчатой ветровки – с этими орудиями производства он не расставался.

Машина постепенно замедлила ход и остановилась. Когда наконец-то догнавшая их пыль рассеялась, Дмитрий увидел что-то вроде площади, с трех сторон окруженной административными зданиями – одноэтажным кремовым особнячком с государственным флагом на крыше, где наверняка размещалась местная исполнительная власть, унылым параллелепипедом магазина и обшитым досками домиком с густо зарешеченными окнами и заметной голубой вывеской у двери, которая означала отделение связи.

– Приехали, – сказал Филатов, хотя это было ясно и без комментариев.

Они выбрались из машины, и Дмитрию сейчас же пришлось ухватиться за пыльный борт, чтобы удержаться на ногах. Казалось, что земля ходит ходуном, как палуба бороздящего штормовое море парусника. Немного погодя это ощущение прошло, и Дмитрий отыскал глазами Филатова.

То, что увидел господин главный редактор, его удивило. Он ожидал, что после бешеной гонки по бездорожью Филатов будет продолжать действовать в том же духе – сразу же бросится на почту, грохнет пудовым кулаком по прилавку и станет выспрашивать у перепуганной почтальонши, где ему найти владельца абонентского ящика номер такой-то. А если это не поможет, выскочит, вращая глазами, на улицу, сгребет за грудки первого попавшегося аборигена и вытрясет из бедняги все, что тот знает и чего не знает.

Вопреки его ожиданиям, Филатов, казалось, больше никуда не спешил. Он лениво потянулся, захрустев суставами на всю площадь, еще более лениво полез в карман куртки, вынул сигареты и закурил. Вид у него был сонный и скучающий, глаза медленно скользили по кругу. Потом он искоса глянул на Светлова, и тот, спохватившись, сорвал с объектива камеры защитный колпачок.

Камера, к счастью, не пострадала. Дмитрий заснял бессильно обвисший флаг на крыше вместилища местной администрации, затем магазин, на крылечке которого, прислонив к стене велосипеды, покуривали четверо или пятеро аборигенов, а также густо залепленный навозом дряхлый трактор, в тени которого дремала лохматая, обвешанная репьями дворняга. Затем он прицелился объективом в Филатова, за что был удостоен чести лицезреть пудовый кулак, показанный, правда, исподтишка – так, чтобы не видели посторонние.

Филатов зевнул, прикрыв рот широкой ладонью, и лениво, вразвалочку направился не к почте, что казалось Дмитрию вполне логичным, а почему-то к магазину, где притихшие аборигены, дымя отечественной «Примой», с любопытством разглядывали приезжих. Следуя за Юрием, Светлов обернулся назад. Со стороны джип напоминал старый заслуженный «Т-34», месяц подряд не выходивший из тяжелых боев. Забрызганные жидкой грязью, покрытые толстым слоем серой пыли борта и стекла были вдоль и поперек исхлестаны ветками, в передней защитной дуге застрял неизвестно где прихваченный сук с поникшей зеленой листвой; фары, решетка радиатора и передняя часть капота казались мохнатыми от густо облепившей их мошкары.

– Здорово, славяне, – сдержанно поздоровался Юрий.

Аборигены откликнулись вразнобой, без особого энтузиазма. Потом один из них – видимо, наиболее продвинутый – поинтересовался, кивнув небритым подбородком в сторону джипа:

– Вы чего, мужики, только что с ралли?

Некоторое время Филатов молча разглядывал его, попыхивая зажатой в углу рта сигаретой. Чем дольше он молчал, тем яснее становилось Светлову, каким будет ответ. Ему захотелось уйти, но он сдержался.

– Нет, – ответил наконец Филатов. – Нам даже помочиться было некогда.

Дмитрий с трудом подавил вздох, но грубая шутка Филатова имела полный успех – правда, с некоторой задержкой, понадобившейся на то, чтобы ее смысл дошел до слушателей. Аборигены сдержанно заржали, кто-то принялся чиркать спичкой о лохматый коробок, силясь раскурить потухшую сигарету.

– Мы из газеты, – расплывчато представился Юрий, и Светлов кивнул, подтверждая его слова.

– Из районки, что ли? – без тени интереса спросил один из аборигенов.

– На номера посмотри, баран, – сказал другой.

– А чего номера? – довольно резонно возразил первый. – На их номерах, кроме мух, ни хрена не разглядишь. Из тайги, что ли?

– Из Москвы, – прервал зарождающуюся дискуссию Юрий.

– А по мне так один хрен, – процедил скептик, – что из Москвы, что из района... Правды про нашу жизнь все равно ни одна сволочь не напишет.

– А вдруг? – тоном профессионального провокатора спросил Юрий, делая незаметный знак Светлову.

Дмитрий испортил еще один кадр, сняв собравшуюся у магазина группу местных жителей вместе с их велосипедами, и вынул из кармана диктофон. Откинув крышку, он демонстративно проверил, на месте ли кассета, и включил перемотку. На лицах аборигенов появилось озадаченное выражение.

– Ну, отцы, – продолжал Филатов, с видимым безразличием глядя поверх голов собеседников, – так что такого особенного в вашей жизни, о чем нельзя писать в газетах? Вы что, коноплю здесь выращиваете или ядерную боеголовку прячете?