Повести и рассказы - Аркадий Аверченко

Ошмянский заложил руки за голову, запрокинулся и, будто обрадовавшись, что можно еще минутку не выходить из состояния покоя, спросил:

- Клюквенный?

- Это не важно. Выплеснули вас на дорогу, как тарелку киселя, - вы и разлились, растеклись по пыли. Давайте руку... Ну - гоп!

Он встал, отряхнулся, улыбнулся светлой улыбкой и спросил:

- А теперь что?

- О боже мой! Неужели вы так и смолчите этому негодяю?! Ну, если у вас не хватает темперамента, чтобы поколотить его, - хоть выругайте!

- Сейчас, - вежливо согласился Ошмянский.

Подошел к вознице и, свирепо нахмурив брови, сказал:

- Мерзавец. Понимаешь?

- Понимаю.

- Вот возьму, выдавлю тебе так вот, двумя пальцами, глаза и засуну их тебе в рот, чтобы ты впредь мог брать глаза в зубы. Свинья ты.

И оставив оторопевшего возницу, Ошмянский отошел к Бронзовой.

- Уже.

- Видела. Вы это сделали так, будто не сердце срывали, неприятный долг исполнили. Кисель!

- А вы - бритва.

- Ну - едем? Или вы еще тут, на дороге, с полчасика полежите?

Поехали.

ГЛАВА II

В Святогорском монастыре гуляли. Потом пили чай. Потом сидели, освещенные луной, на веранде, с которой открывался вид верст на двадцать. Говорили...

Какая внутренняя душевная работа происходит в актрисе и литераторе, когда они остаются вдвоем в лунный теплый вечер, - это мало исследовано... Может быть, общность служения почти одному и тому же великому искусству сближает и сокращает все сроки. Дело в том, что когда литератор взял руку актрисы и три раза поцеловал ее, рука была отнята только минут через пять.

ГЛАВА III

На другой день Ошмянский пришел к Бронзовой в гостиницу "Бристоль", №46, где она остановилась. Пили чай. Разговаривали долго и с толком о театре, литературе.

А когда Бронзова пожаловалась, что у нее болит около уха и что она, кажется, оцарапалась тогда благодаря тому дураку о камень, Ошмянский заявил, что он освидетельствует это лично.

Приподнял прядь волос, обнаружил маленькую царапину, которую немедленно же и поцеловал.

Действенность этого, неизвестного еще в медицине средства могла быть доказана хотя бы тем, что в течение вечера разговоры были обо всем, кроме царапины.

Когда Ошмянский ушел, Бронзова, закинув руки за голову, прошептала:

- Милый, милый, глупый, глупый!

И засмеялась.

- И однако он, кажется, порядочная размазня... Женщина из него может веревки вить.

Закончила несколько неожиданно:

- А оно, пожалуй, и лучше.

ГЛАВА IV

Прошло две недели.

Гостиница "Бристоль".

На доске с перечислением постояльцев против №46 мелом написаны две фамилии:

Ошмянский.

Бронзова.

ГЛАВА V

В августе оба уезжали в Петроград. В купе, под убаюкивающее покачивание вагона, произошел разговор:

- Володя, - спросила Бронзова. - Ты меня любишь?

- Очень. А что?

- Ты обратил внимание на то, что некоторые фамилии, когда их произносишь, носят в себе что-то недосказанное... Будто маленькая комнатка в три аршина, в которой нельзя и шагнуть как следует... Только разгонишься и уже - стоп! Стена.

- Например, какая фамилия?

- Например, моя - Бронзова.

- Что же с этим поделать?..

- Есть выход: Бронзова-Ошмянская. Это будет не фамилия, а законченное художественное произведение. Не эскиз, не подмалевка, а ценная картина...

- Я тебя не понимаю.

- Володя... Я хочу, чтобы ты на мне женился.

- Что за фантазия?.. Разве нам и так плохо?

Его ленивые, сонные веки медленно поднялись, и он ласково и изумленно поглядел на нее.

- Если ты меня любишь, ты должен для меня сделать это...

- А ты не боишься, что это убьет нашу любовь?

- Настоящую любовь ничто не убьет.

- А ты знаешь, что я из мещанского звания? Приятно это будет?

- Если ты так говоришь, то ты не из мещанского звания, а из дурацкого. Ну, Кисель, милый Кися, говори: женишься на мне?

- Видишь ли, я лично против этого, я считаю это ненужным, но если ты так хочешь - женюсь.

- Вот сейчас ты не Кисель! Сейчас ты энергичный, умный мальчик.

Она поцеловала его, а вечером, причесывая на ночь волосы, счастливая, подумала: "Уж если я чего захочу - так то и будет. Милый, мой милый Кися..."

ГЛАВА VI

Бронзова впервые приехала к Ошмянскому в его петроградскую квартиру и пришла от нее в восторг:

- Всего три комнаты, а как мило, уютно...

Она подсела к нему ближе, подкрепила силы поцелуем и, гладя его волосы, спросила:

- Володя... А когда же наша свадьба?

- Милая! Да когда угодно. Вот только получу из Калиткинской управы документы - и сейчас же.

- А без них нельзя?

- Глупенькая, кто же станет венчать без документов? Там паспорт, метрическое...

- А зачем они лежат там?

- Документы-то? Паспорт для перемены отослал, а метрическое у тетки.

- Значит, ты это сделаешь?

- Она еще спрашивает! Чье это ушко?

- Нашего домохозяина.

- Ах, ты, мышонок!

ГЛАВА VII

Снова сидела Бронзова у Ошмянского... Он целовал ее волосы, и у него на горячих губах таяли снежинки, запутавшиеся в волосах и не успевшие еще растаять.

Потому что был уже декабрь.

- Володя...

- Да?

- Ну, что же с документами?

- С какими? Ах, да! Все собирался. Надо действительно будет поскорее написать. Завтра утром обязательно напишу.

- Спасибо, милый!.. Володя...

- Да?

- Ты хотел бы, чтобы мы вместе жили?

- Вместе? Это было бы хорошо.

- Хочешь ко мне переехать?

- Нет, что ты... Ведь я тебя стесню. Ты дома работаешь, разучиваешь роли, а я только буду тебе мешать...

- Володя... Ну, я к тебе перееду... Хочешь?

- Дурочка! Да ведь у меня еще теснее. Я пишу, ты разучиваешь роли; оба мы будем друг другу мешать... Понимаешь, иногда хочется быть совершенно одному со своими мыслями.

Она притихла. Отвернулась и молчала - только плечи ее тихо вздрагивали.

- Катя! Ты плачешь? Глупая... Из-за чего, право?.. Это такой пустяк!

- М... не так хо-те-лось...

- Ну хорошо, ну, будет по-твоему... Переезжай.

- Милый! Ты такой хороший, добрый...

И сквозь слезы, как солнце сквозь капли дождя, проглянула счастливая улыбка...

ГЛАВА VIII

Сидели в ресторане: Бронзова, Ошмянский и его приятель, Тутыкин.

- Володя! Ну что, получил уже документы?

- Понимаешь, написал я все честь-честью - и до сих пор никакого ответа. Работы у них много, что ли? - У нас теперь что? 14-е февраля? Ну, думаю, к концу месяца вышлют.

- Напиши им еще.

- Конечно, напишу.

Она посмотрела на него ласковым, любящим взором и сказала:

- А знаешь, что тебе очень пошло бы? Бархатная черная куртка. У тебя бледное матовое лицо, и куртка будет очень эффектна. Закажи. Хорошо?

- Да когда же я ее буду носить?

- Когда угодно! Ты ведь писатель - и имеешь право. В гости, в театр, в ресторан...

- Не слишком ли это будет бить на дешевый эффект?..

- Нет, нет! Володя... Я хочу!

- Ну, если ты хочешь, не может быть никакого разговора. Закажу.

В ту же ночь приятель Тутыкин, сидя в дружеской компании, говорил, усмехаясь:

- Совсем погибла эта размазня Ошмянский! Попал в лапы такой бабы, что она его в бараний рог скрутила.

- Красивая?

- Красивая. И острая, как бритва.

ГЛАВА IX

Когда Бронзова и Ошмянский вышли из ресторана, он сказал ей очень нежно:

- Катя... Я тебя завезу к нам домой, а сам поеду...

- Куда же? Ведь клуб уже закрыт.

- А... видишь... Мне пописамть хочется. Настроение нашло.

- Ну-у-у?

- Ах, да! Я тебе не говорил! Понимаешь, я снял две маленьких комнатки и иногда утром, иногда днем удаляюсь туда поработать. Тихо, хорошо.

- Володя! - всплеснула руками Бронзова. - Да ведь это выходит, что я выгнала тебя из твоей квартиры?

- Ну, что ты... Какой вздор! Просто я иногда должен оставаться один. Знаешь, мы ведь, писатели, преоригинальный народ! Я заеду сейчас с тобой к нам и заберу кое-что: письменный прибор, лампу и одеяло. Подушки там есть.

ГЛАВА X

- Володя! Заказал куртку?

- Да, был я у портного... Так мы ни до чего и не договорились. Он, видишь ли, не знает, какой фасон... и вообще.

- Ну, едем вместе! Сейчас мы это все и устроим! Эх ты, кисель мой ненаглядный... Документы уже получил?

- Написал снова. Боюсь, не затерялись ли они где-нибудь. На почте, что ли?!

- Дома сегодня будешь?

- То есть где? У тебя? Да. Заеду чайку напиться. А потом к себе покачу: повесть нужно закончить... У себя же и заночую...

ГЛАВА XI

- Смотри, Володя, как кстати: мы собираемся к Тутыкиным, и тебе принесли бархатную куртку. Воображаю, как она тебе к лицу. Надень-ка ее. И я пойду переодеться.

Бронзова ушла, а Ошмянский взял куртку, положил ее на диван и потом, взяв перочинный нож, распорол под мышкой прореху вершка в два.

Сделав печальное лицо, пошел к Бронзовой.

- Чтоб его черти съели, этого портного! Сделал такой узкий рукав, что он под мышкой лопнул.

- Ну, давай я зашью.

- Стоит ли? Опять лопнет. Тем более что воротнички без отворотов у меня дома, а на этот воротничок - надеть трудно...