Хаосовершенство - Вадим Панов

— Грузите железяки, ждать вас никто не будет.

* * *

Пусть даже инстинктивно

— Сегодня утром администрация Шанхайчика официально обратилась к СБА с просьбой принять решительные меры по наведению на Болоте порядка. Как говорится в заявлении, продолжающиеся бои способны поставить Анклав на грань гуманитарной катастрофы, и…

На огромном мониторе, одном из двадцати, установленных безами в четвертом палаточном лагере, непрерывно транслировались картинки с Болота. То затухающие, то вспыхивающие с новой силой перестрелки, отряды Уруса, отряды китайцев, отряды вудуистов, горящие дома, заваленные мусором улицы, разграбленные магазины и трупы… На которые молча пялились собравшиеся вокруг экранов болотники.

Трупы, трупы, трупы…

Раз в полчаса шел блок новостей, во время которого обязательно показывали обновленную карту влияния. До вчерашнего дня Урус и китайцы шли ноздря в ноздрю, и те и другие захватили примерно по трети Болота. Однако ожесточенный ночной бой, отзвуки которого долетали даже до Колымы, выиграл Тагиев, и теперь положение Триады стало угрожающим.

Трупы, трупы, трупы…

И болотники, злобно взирающие на делящих их дома чужаков,

Мертвый хорошо знал, что нужно показывать лишившимся своей территории людям. А над речами дикторов работали лучшие спецы СБА — психологи и пропагандисты. Продуманные тексты не призывали к отмщению, но наполняли души обездоленных людей пониманием того, что земли у них больше нет.

— Триада не справляется, — прокомментировал Петруха Бобры последние события. — Пу откусил больше, чем мог, и подавился.

— Пу откусил нормально, — хмуро ответил Митроха. — Бейся они в старые времена, поднебесники урусам наваляли бы по самое не балуйся. А сейчас границы нет, и Тагиеву русские сородичи подмогу прислали.

— Ты еще скажи, что это не по правилам, — хмыкнул Петруха.

— Это полный п. ц, потому что ни хрена не ясно, чем закончится.

— Еще одной резней.

— Разве что.

А дикторы, словно услышав диалог братьев, обратились к поднятой ими теме:

— Тем временем российское правительство перебросило к восточной границе Анклава уже второе армейское соединение. Сегодня утром в Балашиху начали прибывать передовые части шестой мотострелковой дивизии Федерального министерства по делам перемешенных лиц. А два дня назад, напомним, в город Железнодорожный была передислоцирована десантно-штурмо-вая дивизия ОКР. Официальное заявление гласит, что данные действия предпринимаются «в связи со вспыхнувшими в Анклаве Москва беспорядками»…

— Сегодня ночью они показали, в связи с чем приехали, — пробурчал Петруха.

Как и все болотники, Бобры не сомневался, что переодетые в гражданское солдаты влились в отряды Уруса. Объяснить успехи Тагиева чем-нибудь другим не представлялось возможным.

— Дерьмо, — мрачно прокомментировал Митроха.

— Нужно отметить, что аналогичные действия предпринимает не только российское правительство. Ведущие в Анклав Франкфурт магистрали перекрыты десантной дивизией Баварского султаната, Ланданабад направил войска к Эдинбургу, а Эль-Париж — к Марселю. СБА выражает решительный протест…

— Два грузовика дерьма, — усилил Петруха. Однако мировые новости его интересовали мало. — Тимоха не зря сказал, что Болота больше нет. Пока мы здесь сидим, Урус все под себя подгребает.

— Хочешь вернуться и повоевать?

— Нет, на хрен.

— То есть вы не вернетесь?

Бобры сумрачно посмотрели на задавшего вопрос подростка. И на других болотников, напряженно ожидавших ответа. Посмотрели в их глаза и взгляды не отвели. Не потому, что были уверены в своей правоте, а в силу привычки: Бобры редко тушевались.

— Мы еще не знаем, — буркнул Петруха. — Нужно посмотреть и все взвесить.

— Наш дом разрушен, я в репортаже видел, — спокойно произнес подросток страшные слова. — Отец говорит, что там теперь чужаки.

— Теперь мы там чужаки! — выкрикнули из толпы.

— Нам некуда возвращаться!

— Болота больше нет! Там теперь Урус!

— И Шанхайчик!

Петруха хотел что-то сказать, но Митроха опередил брата:

— Вы все правильно говорите: нам некуда возвращаться!

И Петруха вдруг понял, что в этом признании прозвучало больше силы, чем в лживом обещании вернуть все как было.

И все остальные, все услышавшие его слова поняли.

И притихли, погасив нарастающее возмущение. И лишь подросток, который неожиданно стал гласом народа, продолжил:

— Так что же дальше будет?

А хрен его знает!

Всего на Колыме развернули десять фильтрационных лагерей. Каждый разбит на пять секторов по двадцать тысяч человек. Больными и ранеными занимались мобилизованные с корпоративных территорий врачи и медицинский департамент СБА Кормежка трехразовая, синтетика, конечно, зато качественная, и порции большие. Желающим предлагалась работа на Колыме и… в новой промышленной зоне «Науком». Вербовщики сновали среди палаток, как муравьи: заводили разговоры, определяли квалификацию, предлагали контракты. Многие соглашались: «Науком» — это серьезно, а гарантии безопасности СБА — еще серьезнее. Ведь переселяться предлагалось не в абстрактный город, а в корпоративную зону, которую безы будут стеречь как зеницу ока — московские беспорядки это показали.

Всё происходящее Бобры осмыслили в течение первых двух суток. Походили, посмотрели, послушали вербовщиков, забросили пару удочек на предмет перспектив, и… И неожиданно поняли, что воспринимаются болотниками не в качестве заурядных беженцев, а как своеобразные маяки. Как центры силы. Офицеры СБА, конечно, мощь и власть, но власть отдаленная, к повседневной жизни касательство имеющая поверхностное. А уж власть Кауфмана — и вовсе нечто божественное, почти непостижимое. Бобры же — свои. На одном языке говорящие, одними понятиями оперирующие и через то же дерьмо прошедшие. И рядом они, Бобры, вон, у соседней палатки курят да о чем-то переговариваются.

К братьям потянулись за советом и помощью: стоит ли принимать предложение вербовщиков? Не слишком ли малую зарплату обещают? Не замолвите ли словечко, чтобы палатку побольше выделили: у нас ведь шестеро детей. А вон там какие-то ловкачи в наперстки на последнее играть предлагают, объясните им, что не время сейчас…

И Тимоха, неожиданно для братьев, втянулся. Велел Николаю Николаевичу прикинуть выгодность предложений вербовщиков и прочитать контракты на предмет мухлежа. Петруху с Митрохой отправил поговорить с наперсточниками, а если разговоры не подействуют — переломать ноги. Сам двинул к куратору сектора по поводу палаток и нормального обеспечения водой. Заодно договорился насчет двух дополнительных медицинских блоков — пусть и временных, зато сейчас необходимых.

Вечером же, на семейном, так сказать, совете, объяснил братьям, что надо бы дней несколько с народом побыть: от них не убудет, все равно пока непонятно, что дальше, а доброе дело зачтется. Николай Николаевич старшего Бобры поддержал, вот и остались.

И хрен его знает, что будет дальше.

Но ведь так не ответишь. Потому Митроха насупился, помолчал, подбирая слова, и громко произнес:

— Я точно знаю, что навсегда мы на Колыме не останемся. На подачки Мертвого долго не протянешь. У человека должен быть дом.

— Подачки Мертвого позволяют жить!

— Существовать! — резко бросил Петруха. — На жизнь зарабатывают сами!

— У нас нет работы!

— У меня был магазин!

— А я был сантехником!

— Наши дома разрушены!

— Обалдеть, какая новость, твою мать! — перекрыл гомон Митроха. — Если тебе интересно, то мой тоже.

— Но вы можете уехать!

О «золотом» вагоне, стоявшем сейчас в одном из тупичков Шарика, никто из толпы не знал, но все болотники прекрасно понимали, что средства у Бобры есть. И на эти самые средства братья могли совершить комфортное путешествие подальше от Анклава, а не жрать синтетическую дрянь в палаточном лагере.

— Вы можете свалить отсюда в любой момент!

— Тогда почему же мы до сих пор здесь?! — рявкнул Петруха.

И вновь наступила тишина. И вновь тот самый подросток рискнул задать мучивший всех вопрос матерым бандитам:

— Почему вы до сих пор с нами?

И услышал неожиданно спокойное и ожидаемо искреннее:

— Да потому, мать вашу, что мы по жизни с вами…

— И они вас слушают?

— На Болоте других поводырей отродясь не водилось, — хмыкнул Проскурин.

— Вас не устраивает? — окрысился Тимоха. Получилось, учитывая размеры и гулкий голос старшего Бобры, весьма агрессивно.