Тысяча и одна ночь. В 12 томах - Автор Неизвестен -- Народные сказки

И, сказав это, он протянул своему другу огромную чашу, в которой искрилась жидкость, благоухающая мускусом и камфорой, и он сказал ему:

— Пей, о друг мой, за темные глаза! О эти темные глаза! Я схожу от них с ума! — И он добавил, указывая на двух великолепных танцовщиц: — Эти две благословенные — моя собственность и мое богатство. Чего еще я мог желать, не рискуя оскорбить щедрость Воздаятеля?

И пока Абдаллах, вынужденный улыбнуться такой изобретательности, подносил чашу к губам, поэт и музыкант взял теорбу и, оживив ее блестящей прелюдией, спел такие строки:

О блистательные, изящные юницы!

Вы стройные газели с атласными боками,

Ваши округлые груди возвышаются,

Как две нефритовые чашки на фоне лазурного неба.

Как мне не петь?! И если бы горы

Выпили все, что эти газели заставили меня выпить,

Они бы тоже запели!

Поэт и музыкант Абу Атик продолжил, как и прежде, беззаботно жить, доверяя судьбе и Владыке всех существ. И две танцовщицы оставались утешением его в скверные дни и счастьем его на всю оставшуюся жизнь.

После этого молодой человек сказал:

— Сегодня вечером я еще поведаю вам историю о фисташковом креме.

ФИСТАШКОВЫЙ КРЕМ И РЕШЕННЫЙ СУДЕБНЫЙ КАЗУС

Во времена правления халифа Гаруна аль-Рашида верховным кади Багдада был Абу Юсуф аль-Ансари[106], образованный человек и самый сведущий и лучший законовед своего времени. Он был любимым учеником и соратником имама Абу Ханифы[107]. И именно он, обладая широчайшей эрудицией, стал первым, кто собрал, согласовал и аргументированно записал замечательную доктрину, установленную его учителем. И именно эта доктрина, составленная таким образом, служила руководством и основой для ортодоксальных ханафитов[108]. И он сам рассказывал о своей юности, начале своей деятельности, а также историю, связанную с фисташковым кремом и серьезным судебным казусом.

— Когда мой отец умер, — да пребудет с ним Аллах в милости Своей и да сохранит за ним избранное место! — я был еще ребенком и сидел на коленях у матери своей. И поскольку мы были бедными людьми, а я был единственной опорой в доме, мать, как только я подрос, поспешила отдать меня в ученики к местному красильщику, так что я достаточно рано начал зарабатывать, чтобы мы могли прокормиться.

Однако, поскольку Всевышний не записал в судьбе моей ремесло красильщика, я не мог заставить себя проводить все дни возле чанов с краской. И я часто убегал из мастерской красильщика, чтобы пообщаться с внимательными слушателями, которые внимали религиозному учению имама Абу Ханифы — да благословит его Аллах самыми избранными дарами Своими! Однако мать моя, которая следила за моим поведением и часто следовала за мною, категорически не одобряла этих визитов и часто приходила, чтобы забрать меня с собрания, на котором люди внимали речам почтенного учителя. И она тащила меня за руку, пилила и давала тумаки, чтобы заставить вернуться в красильню.

А я, несмотря на эти усердные попытки и домогательства со стороны матери, всегда находил способ постоянно следовать урокам уважаемого имама, который уже заметил меня и даже стал поощрять рвение мое и пыл слушать его наставления. И дело дошло до того, что однажды мать моя, разгневанная моими побегами из красильной мастерской, пришла прилюдно, на глазах у возмущенной публики отругать Абу Ханифу, и она прокляла его, сказав:

— О шейх, ты причина того, что этот ребенок, сирота без средств к существованию, пропадает неизвестно где и того гляди станет бродягой. А я не могу получать достаточно, зарабатывая своим веретеном, и, если этот сирота ничего не будет зарабатывать, мы скоро умрем с голоду. И ответственность за нашу смерть ляжет в Судный день на тебя.

И мой достопочтенный господин, выслушав эти суровые обвинения, не потерял свое душевное спокойствие и примирительным тоном ответил матери моей:

— О бедная женщина, да одарит тебя Аллах милостью Своей! Уходи, не кричи больше и ничего не бойся. Этот сирота попробует однажды крем, приготовленный из муки тонкого помола с фисташковым маслом.

И мать моя, услышав этот ответ, убедилась, что у достопочтенного имама не все в порядке с головой, и она ушла, бросив ему напоследок еще одно оскорбление:

— Да сократит Аллах дни твои! Ты старый дурак, совсем лишившийся разума!

Однако я сохранил в памяти эти слова имама.

Итак, поскольку Аллах вложил в мое сердце страсть к учебе, эта страсть сопротивлялась всем препятствиям на своем пути и в конце концов все их победила. И я горячо привязался к Абу Ханифе. И Воздаятель даровал мне знания и все преимущества, которые они дают, так что я постепенно поднимался в своем ранге и в конечном итоге приступил к исполнению обязанностей верховного кади Багдада. И я был допущен к постоянному общению с эмиром правоверных Гаруном аль-Рашидом, который часто приглашал меня разделить с ним трапезу.

И вот однажды, когда я обедал с халифом, в конце трапезы рабы принесли большой фарфоровый поднос, на котором дрожал чудесный белый крем, посыпанный молотыми фисташками, и запах этого крема был чрезвычайно приятен.

И халиф повернулся ко мне и сказал:

— О Юсуф, попробуй это! Это блюдо удается не каждый день! Крем сегодня вышел отличный!

И я спросил:

— Как называется это блюдо, о эмир правоверных? И почему этот крем так приятен для глаз и так вкусно пахнет?

И он ответил:

— Это балуза[109], приготовленная из сливок, меда, муки мелкого помола и фисташкового масла.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Но почему этот крем так приятен для глаз и так вкусно пахнет?

И эмир правоверных Гарун аль-Рашид ответил:

— Это балуза, приготовленная из сливок, меда, муки мелкого помола и фисташкового масла.

И я, услышав это, вспомнил слова моего уважаемого учителя, который предсказал, что со мною должно произойти. И я не мог не улыбнуться, вспомнив этот случай.

И халиф спросил меня:

— Что же заставляет тебя улыбаться, о Юсуф?

И я ответил:

— Только хорошее, о эмир правоверных. Просто воспоминание из моего детства пришло мне в голову, и я невзначай улыбнулся ему.

И он сказал мне:

— Так поспеши же мне рассказать, в чем было дело. Я убежден, что мне будет интересно послушать.

И я, чтобы удовлетворить желание халифа, рассказал ему о своих начинаниях в изучении наук,