Тысяча и одна ночь. В 12 томах - Автор Неизвестен -- Народные сказки

Когда халиф Мухаммед аль-Амин[117], сын Гаруна аль-Рашида и Зобейды, был убит после своего поражения по приказу главнокомандующего войском аль-Мамуна, все подчинявшиеся ему до этого провинции поспешили присягнуть аль-Мамуну, брату его, сыну аль-Рашида и рабыни по имени Марахиль. И аль-Мамун начал свое правление с широких жестов милосердия по отношению к своим бывшим врагам. И он обычно говорил: «Если бы мои враги знали всю доброту сердца моего, они все пришли бы и присягнули мне, признав свои преступления».

Однако главной чинительницей всех неудобств, которые аль-Мамун испытывал при жизни своего отца аль-Рашида и брата аль-Амина, была не кто иная, как сама Сетт Зобейда, жена аль-Рашида. Поэтому, когда она узнала о плачевном конце сына своего, она сначала подумала о том, чтобы укрыться на священной территории Мекки, чтобы спастись от мести аль-Мамуна. Однако она долго не решалась и все думала, что и как ей следует предпринять. Затем внезапно решила передать судьбу свою в руки того, кого она лишила наследства и которому издавна отравляла жизнь.

И она написала аль-Мамуну следующее письмо: «Любая ошибка, о эмир правоверных, какой бы большой она ни была, становится ничтожной по сравнению с твоей милостью, и любое преступление превращается в простую ошибку перед твоим великодушием. Я умоляю тебя, воскреси в памяти дорогие тебе воспоминания, прости меня и отнестись ко мне благосклонно! Итак, если ты захочешь сжалиться над моею слабостью и бедственным положением моим и проявить милосердие к тому, кто не заслуживает пощады, ты поступишь в соответствии с духом того, кто был бы моим заступником, будь он еще жив. О сын отца своего, вспомни его и не закрывай свое сердце для молитв оставленной всеми вдовы!»

И когда халиф аль-Мамун прочитал это письмо Зобейды, его сердце переполнилось жалостью, он был глубоко тронут и стал оплакивать печальную судьбу брата своего аль-Амина и жалкое состояние его матери.

И он ответил Зобейде так: «Твое письмо, о мать моя, дошло до того места, где оно должно было быть, и мое сердце сжалось от сожаления о твоих несчастьях. И Аллах свидетель, что мои чувства к вдове того, чья память для меня свята, есть чувства сына к матери. Человек ничего не может сделать против веления судьбы, однако я сделал все возможное, чтобы облегчить боль твою. Я только что отдал приказ вернуть тебе конфискованные владения, твою собственность, вещи и все, что капризная судьба отняла у тебя, о мать моя. И если ты захочешь вернуться ко мне, ты восстановишь свое первоначальное положение, а также уважение и почитание всех наших подданных. И знай, о мать моя, что ты не потеряла в моем лице того, кто пошел по пути милостей Аллаха, потому что сыновья кровь говорит во мне сильнее, чем ты можешь пожелать. И да пребудет с тобою мир и безопасность!»

В эту минуту Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Знай, о мать моя, что ты не потеряла в моем лице того, кто пошел по пути милостей Аллаха, потому что сыновья кровь говорит во мне сильнее, чем ты можешь пожелать. И да пребудет с тобою мир и безопасность!

И когда Зобейда пришла, чтобы броситься к его ногам, ее глаза были полны слез, и она была близка к обмороку, а аль-Мамун встал в ее честь, поцеловал ее руку и заплакал у нее на груди. Затем он вернул ей ее прежнее положение жены аль-Рашида и принцессы крови Аббасидов и обращался с нею до конца ее жизни так, как если бы он был сыном ее чрева. Но Зобейда, несмотря на свое положение, не могла забыть, кем она была, и мучения сердца своего при известии о смерти аль-Амина. И до самой смерти она хранила глубоко в груди своей негодование, которое, как бы тщательно оно ни было скрыто, не ускользало от проницательного аль-Мамуна.

И более того, много раз аль-Мамуну приходилось безропотно страдать от этого состояния дремлющей враждебности. А вот случай, который лучше, чем любой другой, говорит о непрекращающемся негодовании Зобейды, которую ничто не могло утешить.

Однажды, войдя в покои Зобейды, аль-Мамун внезапно увидел, как она шевелит губами и что-то бормочет, глядя на него. И так как он не мог понять, что именно она шепчет, он сказал ей:

— О мать моя, мне кажется, ты проклинаешь меня, думая о своем сыне, убитом персидскими еретиками при моем восшествии на престол, на котором я сменил его. И все же только Аллах управляет нашими судьбами!

Но Зобейда воскликнула:

— Нет, клянусь святой памятью отца твоего, о эмир правоверных! Я далека от таких мыслей!

Тогда аль-Мамун спросил ее:

— Так ты можешь сказать мне, что ты бормотала сквозь зубы, глядя на меня?

Однако она опустила голову, как человек, который не хочет говорить, из уважения к своему собеседнику, и ответила:

— Пусть эмир правоверных извинит меня и избавит от необходимости объяснения того, о чем он меня спрашивает.

Но аль-Мамун, охваченный острым любопытством, начал так горячо настаивать и мучить Зобейду расспросами, что, доведенная до белого каления, она в конце концов сказала ему:

— Так вот, я проклинала настойчивость, бормоча: «Да устыдит Аллах докучливых людей, пораженных пороком настойчивости!»

И аль-Мамун спросил ее:

— Но по какому поводу или в результате какого случая ты ее осуждала?

И Зобейда ответила:

— Если уж ты так хочешь знать это, то вот, — и рассказала следующее: — Знай же, о эмир правоверных, что однажды, играя в шахматы с твоим отцом, эмиром правоверных Гаруном аль-Рашидом, я проиграла партию. И твой отец приказал мне в качестве штрафа обойти посреди ночи дворец и сад совершенно обнаженной. И, несмотря на мои молитвы и просьбы, он настоял, чтобы я сделала это, если не хочу заплатить еще один штраф. И мне пришлось раздеться и сделать то, что он меня просил. И когда я закончила этот обход, я была ужасно зла и умирала от усталости и холода.

Однако на следующий день я, в свою очередь, победила его в шахматной игре. И на этот раз я должна была поставить ему свое условие. И, поразмыслив, что может быть для него наиболее неприятным, я приказала ему провести ночь в объятиях самой уродливой и грязной рабыни из кухонных рабынь. И поскольку той, кто соответствовал этим условиям, была рабыня по имени Марахиль, я указала ему на нее как на ту, с кем он