Вечный мент или Светоч справедливости - Андрей Егоров

Более десятка лет Светоч скрывался вдалеке от людей, удалился в некий озерный край, где много читал и размышлял. Несколько покушений, организованные нами, не увенчались успехом – два убийцы утонули в прозрачной озерной воде, а один был ушиблен белой лошадью, так некстати впавшей в бешенство.

Настало наше время. В Россию пришла революция. А с ней серьезные перемены в органах правопорядка. На долгое время они превратились в карательный орган, внушающий обыкновенным гражданам почти священный ужас. В те времена Светоч предпочел держаться подальше от всяческих ЧеКа и ВКП(б). В общем, абстрагировался от борьбы за социальную справедливость. Что и понятно – он хотел бороться за справедливость, а не карать соплеменников.

Особым почетом в новорожденном советском государстве пользовалась прогрессивная советская наука. Большинство научных светил к тому времени, как власти от сеяния разрухи перешли к строительству коммунизма, укатили за бугор или были расстреляны. Делать советскую науку самой прогрессивной в мире выпало на долю оставшихся, далеко не самых прогрессивных и даровитых. Идеи их порой были настолько утопичны, что всякого имеющего здравый смысл, бросало в дрожь. Ряд ученых, ad exemplum, занялся проблемой воскресения мертвых. Эти, с позволения сказать, господа всерьез утверждали, что со временем наука сможет воскресить всех мертвецов за всю историю человечества. «Но позвольте, – возражали им немногочисленные скептики, – если люди воскресят всех своих мертвецов, то как все они поместятся на Земле?!» «Будут заселять Сибирь, осваивать бескрайние просторы Крайнего Севера, – отвечали господа ученые, – в конце концов, отправятся на Луну». На Луне, между прочим, многие из наших бывали. И даже видели там американского астронавта Армстронга, который потом во всеуслышание заявил, что, дескать, видел на спутнике Земли натуральных чертей. В России его бы сразу засадили в сумасшедший дом. А в Штатах ничего, помурыжили немного, как водится, и отпустили. Вернемся к Луне, делать на ней совершенно нечего. Как, впрочем, и во всем космосе. Чтобы понять почему, приведу простую аналогию. Допустим, у нас есть настольные часы. Они, как известно, состоят из нескольких компонентов – циферблат, демонстрирующий время – основное в часах, и механизм – множество шестеренок и винтиков, служащих лишь для того, чтобы стрелки крутились на циферблате. Так вот, космос – это тот самый механизм, работающий с точностью лучших часов, и лишь затем, чтобы множество людей – стрелок вращались на циферблате…

– Наглядно, – заметил я. – Побольше бы таких примеров. А то ты по-прежнему норовишь все запутать.

Машина остановилась у подъезда.

– Приехали, – сообщил водитель.

– Вижу, – откликнулся Станкович, обернулся к сидящим сзади, – пошли, товарищи.

Пока шли по темной узкой лестнице, Климов недоумевал:

– Не пойму, чем парадные мешали, что заколотили их все.

– Тем и мешали, – ответил веско Станкович, – что контра через них утечь может. Да и негоже трудовому человеку через буржуйский вход домой шастать. Вот ты, Федор, до революции через парадные подъезды ходил?

Климов пробурчал что-то нечленораздельное, подозревая подвох. Со Станковичем всегда так: не знаешь, где подловит. Сдать, конечно, не сдаст, но подведет под идеологическую основу, и устроит выволочку.

– Значит, ходил, – сделал вывод Станкович, – а вот я никогда. Принципиально. Понял? Они нашего брата рабочего в парадное не пускали. Рылом, дескать, не вышел. Ну, так и у нас своя гордость имеется. Черная лестница – так черная лестница. Нам их парадного даром не надо. Вот пришла советская власть и заколотила все парадные ходы. А все для чего. Приедет, скажем, буржуй из-за границы, а в дом его даже хода нет.

– С пожарной точки зрения плохо, – вмешался Счастливцев. Его в тройку Станковича поставили совсем недавно. И он еще не успел подавить человечка железным авторитетом. Новичок часто выступал не по делу. А потому здорово раздражал старшего группы. Станкович подозревал в нем нездоровое русофильство. Сказывалась типично славянская внешность и отдельные высказывания нового товарища. Нехорошие были высказывания. С намеками.

– Как ты сказал? – Станкович нахмурился.

– Я говорю, если пожар случится, трудящиеся угорят.

В словах новичка настолько явно прозвучала издевка, что даже у Климова лицо вытянулось.

– Ну-ну, – не стал возражать старший. – Угорят, значит, трудящиеся. Понятно. – Подумалось: и откуда такой выискался. И ведь, имеет покровителей на самом верху. Иначе с такими разговорчиками его бы давно к стенке поставили. Покровители покровителями, а доложить кому следует надо, решил Станкович. Может, у них заговор под носом, а они ведать – не ведают. Проглядишь контру, потом с тебя же спросят… – Пришли! – сказал он. – Двенадцатая!

Возле двери висела подробная инструкция, кому сколько раз звонить. Последним числился некий Сазонов, которому требовалось не звонить, а стучать три раза, а после паузы еще два.

Станкович отщелкнул кобуру. Лучше если оружие будет наготове. Чаще всего арестованные вели себя тихо. Чай не уголовка, все больше политические. Контингент интеллигентный. Драться и бузить не станут. Но бывало и по-другому. Вот, например, две недели назад, стали ломать дверь в комнату одного инженеришки. Тот внутри забаррикадировался и выходить не хотел. А потом возьми, да и начни палить через дверь. Мишку Петрова, верного соратника и боевого товарища, убило. А вместо него прислали этого. Андрей Счастливцев. Даже фамилия у него какая-то нетрудовая, больше на аристократическую смахивает. Климов спросил, откуда такая. Ответил: «В детдоме дали». Звучит, конечно, правдоподобно. Беспризорников какими только именами не награждали. Даздраперма Перконара, к примеру, подрастала в соседнем дворе. Так там идеологический подтекст на лицо. Да здравствует первое мая. И Первая конная армия. А тут Счастливцев, видите ли. Как будто он истину в первой инстанции олицетворяет. А у самого глаза неправильные. Будто задумал что-то, а что не говорит. В общем, надо разобраться с этим Счастливцевым как следует. В допросную бы его.

Станкович очень не любил, когда рядом находился кто-то, кому он не мог всецело доверять. Нервничал. То ли дело Климов. Деревенский паренек. Его насквозь видно. Бывает ляпнет что-нибудь по недомыслию, от чистоты разума. Станкович по мере сил наставлял Климова на путь истинный, верил, что из того выйдет толк.

Старший нажал на звонок. Раз и еще раз. Ждали, сохраняя молчание, прислушивались. В квартире очень долго было тихо. Потом щелкнул замок, зашаркали по паркету тапочки.