Очерки о проклятых науках. У порога тайны. Храм Сатаны - Станислас де Гуайта

Что же касается папских булл против колдунов, решений Соборов, епископских посланий и других документов, исходивших от религиозных властей, то рамки моего сочинения не позволяют мне касаться их даже мимоходом. Приступить к рассказу о соперничестве между церковной и гражданской Властями, о конфликтах между трибуналами двух юрисдикций, о создании смешанных судов и т. д. означало бы увлечь моего читателя в запутанный лабиринт, где я серьезно рисковал бы заблудиться вместе с ним, если только у него не хватило бы жестокого здравого смысла, чтобы не составить мне компанию: что я считаю вполне возможным, поскольку его терпение уже на пределе (как я полагаю) после сухого и монотонного перечисления, через которое он только что любезно за мной проследовал.

Я мог бы сказать только в целом, в том, что касается Франции, что акт парламента Парижа, изданный в 1281 году по просьбе парижского епископа, оставлял рассмотрение занимающих нас преступлений исключительно за духовенством[386]; но к XV веку судебная практика, наконец, закрепилась, и они вновь перешли в ведение светского судьи.

Я сообщил бы также о неслыханной булле Иннокентия VIII (1484 г.), предписывавшей судьям не допускать, чтобы колдуна (часто слабоумного и совершенно не способного защитить свою жизнь) представлял адвокат или даже добровольный защитник. В подавляющем большинстве случаев наиболее беспощадные и наименее щепетильные судьи вовсе не принимали в расчет этот запрет; но, тем не менее, он остается типичным и показательным для общей атмосферы средневековой церковной жизни.

Впрочем, с этим запрещением обходились так же, как всегда обходятся с чрезмерными предписаниями, способными возмутить общественное сознание: их открыто нарушают, и каждый стремится к тому, чтобы они поскорее вышли из употребления.

Вам нужны другие примеры? Римско-католический требник напоминает больным, что, согласно постановлениям Латеранского собора и посланиям нескольких пап, любому врачу запрещается под страхом самого сурового наказания посещать своих пациентов более трех раз, не потребовав у них доказательства того, что они исповедались и получили отпущение грехов[387]. Когда соблюдался подобный запрет?.. Не думаю, что его принимали во внимание даже в эпоху самого оголтелого фанатизма.

Третий пример: те предписания, в которых мы так горько упрекаем Рим варварских веков, правительство Луи-Филиппа не постыдилось воспроизвести в 1832 году, после мятежа в монастыре Сен-Мерри. Нет, я ошибаюсь: оно отважилось на еще более низменный шаг. Г-н Жиске, префект полиции, выпустил циркуляр, предписывавший всем медикам доносить в военные советы на раненых, которым они будут оказывать помощь!.. К чести французского медицинского корпуса следует отметить, что этому неудачливому функционеру никто не стал повиноваться по всей линии фронта: не было представлено ни одного доноса. Данный циркуляр вызвал такое отвращение среди общественности, что король Луи-Филипп (то ли заразившись всеобщими настроениями, то ли из деликатности) счел своим долгом засвидетельствовать, что он тоже испытал омерзение.

Но вернемся к юридическим порядкам последних столетий в вопросе колдовства. Мы говорим «последние столетия», поскольку, какими бы чудовищными ни были средние века, никогда в истории число смертных казней, «сдобренных» неописуемыми зверствами, не вырастало до таких масштабов, как при последних Валуа и первых Бурбонах.

Юристы, как мы уже говорили, классифицировали интересующие нас факты как исключительные преступления; но мы увидим, что они под этим понимали: этипреступления являются «более тяжкими, наносят более непосредственный вред обществу и поражают Общественное благо удивительным и совершенно особым образом, как, например, оскорбление Величества… ересь… колдовство… измена… вызывание… подделка монет… разбой… каковые преступления обычно называются исключительными, поскольку они действительно исключены из общих и обычных правовых положений, так что в судебных преследованиях и наказаниях, производимых за подобные преступления, необязательно выполнять общие и обычные процедуры, которые закон предписывает для других»[388].

Таким образом, в вопросе магии большинство юристов соглашаются с тем, что молва, указывая на какую-либо особу, узаконивает ее арест и пытки (Боге).

Что возрастные, половые и должностные привилегии должны быть отменены (Дельрио).

Что допускается, когда сын доносит на отца, а дочь — на мать[389](Боден). Достаточно одного свидетеля (Боге).

Что, во всяком случае, не следует избегать пыток, «которые отлично подходят для девочек, младенцев или нежных и миловидных женщин» (Боден).

Что необходимо обрить всё тело обвиняемого, как мужчины, так и женщины, чтобы увидеть, не прячет ли он амулет молчания, «etiam in partibus secretioribus, si feminae, sint a feminis, si viri a viris»[390] (Дельрио).

Что «можно выносить приговор по этим чудовищным и тайным злодеяниям на основании улик, догадок и предположений» (Боге). «На самом деле, колдовство является более тяжким преступлением, чем отравление» (Боден).

Что если имеются улики либо серьезные косвенные доказательства или если обвиняемый признается под пытками, то ему крайне редко отрубают голову; почти всегда его ждет казнь на костре. Иногда его погребают заживо. Если он глубоко раскается, то сможет добиться того, что его «задушат и обезглавят, прежде чем сжечь»: именно это пообещали бедняге Грандье, но так и не сдержали слова; читатель помнит, что он был заживо брошен в огонь[391].

Что если улики совершенно отсутствуют, то применяют наказание изгнанием «без возможности оправдания» (Боге).

Нам настоятельно советуют поставить в церквях кружки для изобличения колдунов с помощью анонимных записок (Боден).

Чтобы добиться признания от подозреваемых, необходимо убедить их в том, что, поскольку их сообщники уже выдали их, то вам хорошо известно об их преступлениях. Таким способом судья сможет увидеть, придет ли обвиняемый в замешательство (Боден).

Всё, что вы только что прочитали, в высшей степени отвратительно, не правда ли? Но это еще пустяки, ведь следующие примеры переходят всякие рамки!

Разрешается «с добрым умыслом» (sic) убеждать колдуна в том, что признание принесет ему большую пользу для искупления его жизни: разумея под этим жизнь вечную, которая наверняка должна быть для негодороже всего и которую он всегда может заслужить своим раскаянием и искренностью перед судьями и своей стойкостью во время пыток! (Иезуит Дельрио.)

Еще один пример: можно пообещать колдуну, что если он признается, то его будут кормить мясом и поить вином до конца его дней и даже обязуются построить ему дом. Можно отделаться небольшой мысленной отговоркой, разумея под домом деревянную клетку, где он будет сожжен заживо, а под оставшимися днями — те, что пройдут до его казни.

Подобная хитрость дозволена законом и делается с добрым умыслом (тот же самый Дельрио).

Item[392]: адвокату колдуна разрешается откровенно беседовать со своим клиентом один на один; но секретарь суда, спрятавшийся в углу комнаты, должен вести протокол, чтобы затем уличить беднягу, застигнутого в момент признания (Дельрио — Боден).

Но довольно этих беззаконных постановлений.

Нам осталось подробно описать различные пытки, использовавшиеся для того, чтобы ускорить «признание» виновного, но мы отказываемся довести эту задачу до конца, по крайней мере, своими силами; мы просим пощады: у нас слабеет сердце! Сапог, кнут, дыба, «колье», «лошадка», допрос[393]с помощью воды, огня и т. д. и т. п… Мы просто называем, а не описываем, глубоко уверенные в том, что нас ждет благодарность за эту сдержанность: жалея самих себя, не щадим ли мы и своих читателей[394]?

Если среди них найдется чрезвычайно добросовестный человек, доведший мужество духа до желания вникать во все подробности, или какой-нибудь извращенец, упивающийся деталями этих картин иной эпохи, мы отсылаем их к демонографам и историкам Инквизиции. Там они отыщут полный и систематический перечень всех видов пыток[395]. Мы обращаем их внимание, в частности, на Книгу V «Магических контроверз» Дельрио[396], которую этот святой отец посвятил почти исключительно пыткам. Наконец, мы указываем на замечательные лекции профессора Реньяра, собранные в одном прекрасном томе под названием «Колдовство, магнетизм, морфинизм и мания величия»[397]. Автор, который представляется нам утонченным человеком, исследователем и библиофилом, воспроизводит великое множество старинных деревянных и весьма любопытных медных приспособлений, взятых из довольно редких и почти неизвестных произведений Гуакция (1608), Жильбера де Воса (1625) и Авраама Палинга (1659). Некоторые из этих гравюр изображают разнообразные пытки.