Очерки о проклятых науках. У порога тайны. Храм Сатаны - Станислас де Гуайта

Как бы мы ни объясняли летаргию индусских факиров и йогов и какой бы далекой она ни казалась от состояния вампира, описанного нами выше, нам придется признать, что эти различные примеры, которые в равной степени подтверждались и удостоверялись на протяжении нескольких веков и в тысяче разных мест, взаимно друг друга поддерживают и подкрепляют.

Что же касается Ликантропии, небольшое сходство, очевидно, связывает ее с вампиризмом в собственном смысле слова. В обоих случаях призрак-убийца бродит по деревне в облике различных животных, и в обоих случаях он обычно нападает на людей, которых встречает: существенное различие состоит лишь в том, что оборотень является живым колдуном, спящим в своей кровати, пока его астральная форма ходит по улице; а вампир — это, наоборот, мертвый колдун, живущий в своей могиле.

Слово Ликантропия — очень неточный термин[354], поскольку перемежающиеся превращения колдуна вовсе не ограничиваются общим обликом волка; согласно традициям сумеречной магии, адепты Шабаша принимают личины разных животных, под которыми они возвращаются домой по окончании своего сборища: кошки, собаки, козла, барана и даже улитки, слизняка или лягушки; единственная трудность — это проблема выбора. Вот почему страстные поклонники демонологии довольно часто встречаются с магами и ведьмами, возвращающимися с Шабаша: ведь нужно быть очень уж невезучим, чтобы не встретить на дороге хотя бы одно из этих различных животных.

Возвращаясь к волку-оборотню, следует сказать, что в реальных случаях псевдоморфной билокации неоднократно констатировалась мгновенность отражательного явления, которое запечатлевает на инертном и отсутствующем материальном теле следы ударов и шрамы от ран, нанесенных блуждающему призраку. Один пример: «Еще читаем, что в Аржантенской епархии три девицы-ведьмы напали в облике кошек на крестьянина[355], рубившего лес, и что, защищаясь от них, он сильно избил их и ушиб; за каковое деяние он был спустя малое время взят под стражу и в свое оправдание показал, что ушиб не женщин, а трех кошек, которые в виде злобных духов напали на него и хотели убить, из чего выяснилось, что сие было дьявольским наваждением»[356]. Все три ведьмы, как и следовало ожидать, были сожжены.

«Весьма уместно будет прибавить сюда то, что произошло в году 1588, в одной деревне в двух лье от Апшона, что в высоких горах Оверни: некий дворянин, выглядывая ввечеру из окон своего замка, заметил одного знакомого охотника и пригласил его зайти к нему после охоты. На охотника же, что шел по дороге вдоль равнины, напал большой волк, в которого он выстрелил из аркебузы, но не попал, что побудило его подойти к волку и схватить его за уши; но, наконец, утомившись, он избавился от волка и, отступив назад, выхватил большой охотничий нож, что носил с собой, ударил им волка и отрубил ему одну лапу, которую спрятал к себе в карман, после того как волк обратился в бегство; и затем он вернулся в замок того дворянина, на глазах у которого боролся с волком. Дворянин же попросил рассказать ему об охоте, что охотник и сам хотел сделать, и, полагая вытащить из кармана лапу, вытащил кисть руки, на одном из пальцев которой был золотой перстень, и дворянин признал в нем перстень свой жены; сие внушило ему большие подозрения, и, войдя в кухню, он застал там свою жену, что грелась, спрятав руку под передником, которую он вытащил и увидел, что кисть отрублена. Вслед за чем сей дворянин приступил к ней со всей суровостью, но вскоре, после того, как ей была показана кисть, она созналась в том, что это она в облике волка напала на охотника, и была затем сожжена в Рионе…»[357]

Эта удивительная история обладает всеми чертами апокрифа: в том, что кастелянша была через отражение ранена в руку, нет ничего невозможного, как мы увидим в Книге II; но превращение лапы в кисть руки в кармане охотника представляет собой, даже если предположить подобное явление, явный вымысел. Эту деталь сен-клодский судья счел старинной «арабеской». К тому же он не упоминает о приговоре, вынесенном в Рионе, и пересказывает это приключение с чужих слов. Но нам показалось, что оно заслуживает того, чтобы быть приведенным здесь без изменений.

Обычно считается, что волк-оборотень пожирает жертв своих нападений и преимущественно — детей младшего возраста. Да и в наши дни не грозят ли оборотнем перепуганным детишкам, когда они становятся менее послушными или менее покорными?

Пьер де Ланкр посвятил оборотням целую книгу своей «Картины непостоянства» (стр. 235–329, то есть 95 страниц ин-кварто). Достаточно прочитать его рассказ о процессе 1603 года и приговоре, вынесенном в высшем суде Бордо юному тринадцатилетнему оборотню, сожравшему мальчика и девочку. Поскольку суд признал его невменяемым, к нему проявили снисходительность: попросту заточили в монастырь на всю оставшуюся жизнь. Ланкр, встречавшийся с ним в этой обители с похвальной целью пронаблюдать за его обращением, был потрясен устойчивостью его людоедских наклонностей: «Он бесцеремонно признался мне, что по-прежнему испытывает склонность к поеданию плоти маленьких детей, среди которых наибольшее удовольствие ему доставляли (или доставляли бы) маленькие девочки. Я спросил его, поедал ли бы он их, если бы ему не запрещали, и он чистосердечно ответил, что да, и с большей охотой девочек, нежели других детей, ибо они нежнее. И монахи сказали мне, что в самом начале, когда его поместили в монастырь, они видели, как он украдкой ел рыбью требуху и внутренности, которые ему давали…»[358]

Во все времена обвинение в антропофагии представлялось в народном воображении одним из тягчайших, какое могли предъявить пособникам Преисподней. Считалось, что стрейги, ламии и маги перерезали на Шабаше горло некрещеным детям. Их нежная и сочная плоть, похоже, особенно высоко ценилась в Синагоге[359]. Следующий текст позволяет нам, однако, предположить, что для ведьм «на безрыбье и рак был рыбой»: «Если стрейгу уличат в том, что она сожрала мужчину, то она должна будет заплатить двести сольдо». Это написано в главе LXVII «Салических законов».

Впрочем, благодаря этому изолированному тексту может сложиться превратное представление; участник сатанинских оргий должен сам признаться в своих вкусовых предпочтениях. Он редко бывал «леопардом», а чаще «гиеной» или «шакалом» — падаль была для него привычной, излюбленной добычей. Обратимся к судебным процессам над всеми этими маньяками, показания которых перед судьями предоставили материал для нашего описания Шабаша.

Шабаш! Пандемониум бесчестия и злодейств, воплощенных в самых уродливых формах: перед нами официальный «театр» классического и легендарного колдовства.

Что сказать об этой мрачной комедии, разворачивающейся в еще более мрачной обстановке? Какую реальность ей приписать? Не существовала ли она лишь в том же смысле, что и сказочный Броселиандский лес, всё еще видимый для некоторых мистиков Финистера (друзей волшебника Мерлина и феи Вивианы), но исчезнувший для равнодушных взглядов, который мы тщетно стали бы искать на карте Бретани?.. Вот наш ответ:

В первую очередь, достоверно известно, что колдуны из плоти и крови устраивали и устраивают до сих пор сборища, на которых они совершают самые гнусные таинства. Со своей стороны, мы знаем о тех из них, что регулярно проводятся в самом Париже и в других городах. Мы свидетельствуем и ручаемся в их существовании; свидетельствуем как очевидцы, ручаемся с отвращением: мы вернемся к этой теме в главе VI.

Но существует также другой Шабаш, более грозный и тайный. Физический, материальный, видимый мир — лишь грубая изнанка более тонкого, столь же реального, если только не более реального: астрального мира. Это область, в которой Колдовство проявляет все бредовые образы своего неистового упоения, всю роскошь своего надменного бесчестия, все великолепие своего преступного ничтожества! Здесь оно замышляет, паразитируя на бытии, чудовищные деяния, которые каждый день терпят провал при их проявлении на видимом плане: поскольку физическая природа может только путем насилия над собой довести до конца гибельные последствия не соответствующей ей причины, несовместимой с гармоничными законами вселенной. И коль скоро эти «выкидыши» совершенно нежизнеспособны, зло уменьшается, хотя по-прежнему остается ощутимым.

Значит, на материальном плане колдовские чары и порча, конечно же, имеют губительные последствия, но редко достигают полной зрелости… Однако это «редко» повторяется с удручающей частотой. Представьте себе коварную, неутомимую десницу, щедро сеющую ядовитые семена в мире живых: но эти семена, упавшие на бесплодный песок, сгнивают под дождем или высыхают на солнце, вместо того чтобы прорасти под их двойным воздействием. Немногие из них пускают хрупкий, хилый росток и гибнут в пору цветения; некоторые цветут и плодоносят: горькие, редкие плоды! Но их достаточно для того, чтобы отравить прохожего, который их сорвет…