Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна! - Дмитрий Георгиевич Драгилев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже решив вопрос для себя, председатель Гостелерадио Сергей Лапин решил заручиться «авторитетным мнением». В пику защитникам-ходатаям, всем тем, кто хлопотал (а за Людвиковского вступились многие – Шульженко, Кобзон, Блантер), он вызвал на ковер Юрия Силантьева, руководителя эстрадно-симфонического оркестра Гостелерадио. Пригласил, чтобы задать один-единственный вопрос. Что Силантьев думает об оркестре Людвиковского, как оценивает его. И Юрий Васильевич Силантьев не упустил случая отметить, что оркестр Людвиковского от силантьевского коллектива отличается лишь одним: «Отнимите у меня группу струнных, и будет вам тот же Людвиковский».
В мае 1972 года в Советский Союз снова приехал Ричард Никсон. Теперь уже в качестве президента США и в твердом убеждении, что кузькину мать он нигде не встретит. Бытует легенда, что Рознер, «одевшись по-американски», проник в посольство и ходатайствовал перед послом. Никто уже не помнит, имел ли место такой эпизод в действительности, – не суть важно. Да и что такое «костюм американского туриста» для нашего героя, который всегда оставался человеком с Запада и всегда следил за собой, одеваясь аккуратно и модно.
Так или иначе, в канун визита американского президента отказники стали получать повестки в ОВИР. Среди них был житель Минска Эрнст Левин.
Бывший руководитель бывшего джаз-оркестра Гомельской областной филармонии познакомился с Левиным осенью того же года в приемной всесоюзного МВД. Эдди обратил внимание на позолоченную зажигалку, мелькнувшую у Эрнста в руках.
– Покажите, покажите!
Сувенир японского производства Левин получил в подарок от американского туриста-еврея. Мало того что этот предмет был украшен инкрустацией – израильским флагом, он еще и «умел играть». Причем исполнял «Ха-Тикву» – государственный гимн Израиля.
Рознер вспомнил музыкальную табакерку, которую часто брал в руки в родительском доме, вспомнил звуки пианолы в кафе на Александр-плац – одно из первых музыкальных впечатлений детства, и, чувствуя, что слезы наворачиваются на глаза, прикоснулся к зажигалке губами.
Эрнст Левин рассказывает:
Его не выпускали давно, и он сильно изнервничался. Мы… обменялись телефонами. Моя теща, человек непосредственный… бесцеремонно оглядела довольно моложавого Рознера и задала ему… вопрос:
– А сколько же вам лет?
– Шестьдесят два.
– Смотрите, – удивилась теща (она была лет на семь моложе), – у вас же ни одного седого волоса!
Эдди ответил тоном одесского джентльмена:
– Ах, мадам, я вас умоляю. Это же фганцузская кгаска!
Общение продолжилось в гостях у отказников Владимира и Марии Слепак – друзей Левина, с которыми Рознер был знаком.
«Говорили о выездных проблемах. Ехать он собирался в США или Германию…» – продолжает свой рассказ Левин.
Эпизод в приемной МВД не давал покоя, и Эрнст, вернувшись в Минск, решил сделать «царю» приятное:
«В Минске я нашел киоск уличного гравера, каллиграфически написал ему на бумажке, а он скопировал на оборотную сторону моей зажигалки библейские слова: («Хазак вэ амац – крепись и мужайся!») В следующий свой приезд в Москву… – 24 ноября 1972 года – я подарил эту зажигалку Эдди Рознеру».
Мы знаем, что желание уехать Рознера посещало не раз. Ему трудно было смириться с тем, что для молодых постепенно блекнет его образ лидера, а для стариков он уже «не тот Рознер». Нельзя превратиться в «отраженный свет собственной славы». Угнетала невозможность гастролировать за рубежом, Эдди чувствовал разочарование и усталость, наконец, хотелось повидаться с родными. Кроме того, в начале 70-х в эмиграцию засобирались коллеги: Эмиль Горовец и Лариса Мондрус с мужем, Вида Вайткуте и Анатолий Герасимов, Михаил Кушнир, Лев Пильщик и Леонид Зеликсон…
Юрий Диктович:
Это, по-моему, было на гастролях в Новосибирске, когда довелось услышать от Рознера такую фразу:
– Дик, если бы меня подвели к границе, сказали – раздень всё и иди через границу голый, я бы пошел.
Потом Эдди неожиданно попросил:
– Золетко, помоги мне составить письмо Брежневу, чтобы меня выпустили.
Теперь возможность отъезда стала реальностью. В гостинице «Россия» Рознер случайно встретил Николая Левиновского.
– Как поживаете, Эдди Игнатьевич?
– Золотко, я еду на Запад. Я всю жизнь мечтал вернуться домой[54]
Увидев Бориса Матвеева из окна машины, «царь» распахнул дверцу и выскочил на мостовую:
– Борис, мой Борис! – сказал он, как всегда с ударением на букву «о», и обнял барабанщика.
Визы были на руках. Рознер уезжал, но в воздухе оставалась его улыбка. Как улыбка Чеширского кота в сказке об Алисе, как звук его трубы, который превратился в фантом.
Борис Соркин описал специфику «фантомного звука»:
Иногда случалось, что Рознер был «не в форме», не было сил играть (ведь немолод уже), но он выходил на эстраду со своей фирменной улыбочкой, клал трубу на рояль и не прикасался к ней за весь концерт ни разу. И, представьте, публика уходила после концерта с уверенностью, что они СЛЫШАЛИ Рознера. Такова была сила его артистического гипноза. Кончался концерт, и «царь» опять становился спокойным, вежливым, приветливым человеком, интересным собеседником, любителем девушек и хорошего коньяка.
Вот и поговорим о девушках!
Ирина Прокофьева-Рознер:
Он влюблялся в контексте своей работы в симпатичных и талантливых. Влюблялся красиво и легко. Влюблялся по-настоящему. Хотя это чувство могло быть и кратковременным. Никогда он не начинал роман с кем-то «с улицы». Бывало, после концерта выходим через служебный вход, а там уже девушки ждут, кричат, автограф просят. Невозможно пройти два шага. Порой на прогулке его окружали поклонники и поклонницы, нужно было что-то рассказывать. А он любил это. Был рассказчиком, был шармером. Но опять же при случайных знакомствах – никаких романов.
Пять женщин его детства и юности, сестры и мать, крутившиеся вокруг него, обожавшие его, позволили ему уже тогда что-то понять в женских характерах. Он знал прекрасно, как воздействовать на женскую душу, заставить звучать нужные нежные струны. Я часто играла роль конфидентки и была очень горда, что папа доверяет мне такие тайны. Мне было все равно, кого он любит. Состояние влюбленности играло роль допинга для отца. Ему нужно было это состояние. Оно вдохновляло на творчество. В таком счастливом состоянии он лучше играл, интереснее сочинял, работал с утроенной энергией.
Нина Бродская:
В подобных случаях Рознер закусывал нижнюю губу, закатывал глаза
