Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У древних есть много волшебных рассказов, не собственно историй о привидениях, но они весьма подходят для Рождества. Их два таких у Петрония, и в свое время я для забавы перевел их, стараясь держаться как можно ближе к подлиннику. Если угодно, я могу воспроизвесть их по памяти. Ибо я полагаю вместе с Чосером:
Ведь, знаю я, что, взявшись рассказать
Чужой рассказ, не надо выпускать
Ни слова из того, что ты запомнил,
Будь те слова пространны иль нескромны,
Иначе все неправдой обратишь...[558][559]
Предложение отца Опимиана встретило единодушное «Ах, ну конечно, мы ждем, ваше преподобие!», и он начал:
— Истории эти рассказали на пиру у Тримальхиона, первую — Никарот, вольноотпущенник, вторую — один из гостей.
«Пока я еще служил, мы жили на узкой улочке, где теперь дом Габинны. И богам было угодно, чтобы я влюбился в жену Теренция, хозяина харчевни, Мелиссу Теренциану, да вы почти все ее знаете, раскрасавица — метательница поцелуев».
Мисс Грилл:
— Странное какое название. Преподобный отец Опимиан:
— Думаю, имеется в виду какой-то изящный жест в пантомиме; ибо красавицы хозяйки часто бывали умелыми танцовщицами. Вергиливва Копа, кстати сказать, не лишенная недостатков, тем не менее — прекрасный тому пример. Верно, тем-то и были привлекательны римские харчевни. И всякий хозяин стремился к тому, чтобы его жена умела танцевать. Танцы были, видимо, такого стиля, какой нынче мы называем характерным, и исполнялись в живописных костюмах...
Его преподобие чуть не пустился в диссертацию о хозяйках-танцовщицах; но мисс Грилл вовремя напомнила ему, о чем шла речь, и он продолжал рассказ Ницера:
— Клянусь Гераклом, я любил ее чистой любовью; меня пленял ее нрав, ее нежность. Когда мне нужны были деньги, она мне их давала. Когда у меня они были, я отдавал их ей на хранение. Ни одной женщине я так не доверялся. Отец ее, фермер, умер тогда. Я шел на любые трудности, чтоб ее увидеть. Ибо друзья познаются в беде. Хозяин мой как раз уехал в Капую, распорядиться какой-то заброшенной плавильней. Я воспользовался случаем и упросил одного нашего гостя проводить меня до пятого верстового столба. Он был солдат, силою равный Плутону. Мы вышли до первых петухов. Месяц светил как солнце мы прошли мимо ряда гробов. Спутник мой исполнял какие-то церемонии. Я сидел и, напевая, считал звезды. Потом я глянул на него и увидел что он разделся донага и сложил одежду у дороги. Сердце у меня ушло в пятки, я застыл, как мертвец. Но он трижды обошел вокруг своей одежды и обернулся волком. Не думайте, я не шучу. Ни за какие деньги меня не заставишь солгать. И вот, едва он, стало быть, обернулся волком, он тотчас завыл и бросился в лес. Я не сразу оправился, но потом решил собрать его одежду, но она превратилась в камень. Кому, как не мне, довелось изведать великий страх? Но я схватился за меч и всю дорогу до фермы я рубил тени. Я был едва жив; пот струился со лба потоками; глаза ничего не видели. Я никак не мог прийти в себя Моя Мелисса подивилась, куда я ходил в такой поздний час. «Пришел бы пораньше она сказала, — и ты нам помог бы. Волк приходил в овчарню и задрал всех овец до единой. Он убежал. Но он нас попомнит; один из наших парней всадил ему в шею копье». Ясно, что я не сомкнул уже глаз на рассвете я ушел домой. Но когда я дошел до того места, где одежда превратилась в камень, камня там никакого не оказалось, а была только кровь. Придя домой, я увидел солдата, он лежал неподвижно в постели и врач хлопотал над его шеей. Я понял, что это оборотень, и потом, хоть убей, не мог больше с ним есть за одним столом. Пусть задумаются все кто не верит в такие вещи. А если я лгу, пусть обрушится на меня гнев богов.
Тримальхион, хозяин пира, дает понять, что верит каждому слову Ницера, а затем рассказывает о том, что испытал он сам.
— Когда я носил еще длинные волосы — ибо в юности я вел жизнь хиосца[560], — наш маленький Айфис, радость семьи, умер; поистине он был сокровище; быстрый, прекрасный собой, один из тысяч. И когда бедная мать плакала над ним, а мы все погрузились в глубокое горе, вдруг налетели колдуньи, словно собаки на заячий след. Был тогда в доме у нас один каппадокиец, высокий, смелый до безумия, он разъяренного быка мог осадить. Размахивая мечом, выбежал он за ворота, не забыв обвязать левую руку, и вонзил меч в грудь какой-то женщине. Мы услыхали стон, но женщины той мы не видели, врать не буду. А силач вернулся в повалился на кровать, и все тело у него было синее, будто его стегали кнутом; ибо его коснулась злая рука. Мы заперли ворота и снова пошли к мертвому Айфису; но, когда мать хотела обнять тело сына, оказалось, что внутри у него нет ничего, он набит соломой, все исчезло, печень, сердце — все. Колдуньи похитили мальчика, а взамен оставили чучело. Поверьте — нельзя не поверить, — есть женщины, которые обладают знанием выше знания смертных, ночные женщины, и перед ними ничто не устоит. А каппадокиец так и не оправился; и через несколько дней он умер в горячке.
— Мы дивились, мы поверили, — говорит один из гостей, слушавших эту историю, — и, поцеловав стол, мы попросили ночных женщин не трогать нас больше.
Мисс Грилл:
— Прелестные рассказы, ваше преподобие; и во всем чувствуется, что рассказчики искренне верят в эти чудеса. Но, как сами вы справедливо сказали, это не собственно истории с привидениями.
Лорд Сом:
— У Шекспира прекрасные духи и могли бы нам сейчас пригодиться, не будь они все так общеизвестны. А вот мне по душе привидение из «Пути любовника» Флетчера и Бомонта. У Клеандра
