Матка - Татьяна Шуран

Через некоторое время в зале появилась имаго с ведром воды в одной руке и половой тряпкой в другой; опустившись на колени, она неторопливо вытерла с пола кровавую лужу, глядя прямо перед собой.

Когда Черона пришла в себя, ей показалось, что вокруг нее собралась непроницаемая ночь. В боку угнездилась такая острая боль, что отзывалась во всем теле при каждом вздохе. Ожидая, что боль пройдет, Черона наощупь поползла к кровати, стараясь не дышать. Когда она улеглась в прохладные складки одеяла, то почувствовала себя спокойнее. Избегая шевелиться без лишней надобности, Черона задремала, со смутным удовольствием переживая знакомое ощущение, что ничего хуже в ближайшее время быть уже не может, и теперь будет только лучше.

Проснулась Черона поздно. Обычно по прошествии времени ей становилось лучше, но сейчас случилось наоборот — за время сна вместе с болью по всему телу разлился сильный жар. Стараясь не обращать внимания на свое самочувствие, она осторожно выбралась из постели. Голова казалась тяжелой, будто налитой чугуном. Машинально шевелясь и по-прежнему с трудом дыша, Черона умылась, переоделась в чистое платье и села за пустой письменный стол. Только после установленных дисциплиной процедур она решилась боязливо пощупать бок и обнаружила на ребрах заметную вмятину. Сжавшись от страха и горя, что с такой вмятиной она теперь точно не сможет бегать по поляне и играть с достаточным оживлением, как того, несомненно, потребует отец, не говоря уже о том, чтобы работать с подобающим усердием, как положено послушной девочке, а лечить ее уж наверное никто не станет, Черона опустила руки и некоторое время сидела совершенно подавленная свалившимся очередным несчастьем. Затем ей пришла в голову мысль заняться каким-нибудь привычным делом, чтобы казалось, что ничего не произошло, а травма со временем, может быть, все-таки сама пропадет. Отец обычно требовал, чтобы она училась, читала что-нибудь, поэтому Черона потянулась за книгой. Раскрыв ее наугад, так как не было сил отыскивать место, где она в прошлый раз остановилась, Черона некоторое время просматривала страницы, не понимая ни слова. Потом в ее груди, подобно пустоте, возникло чувство такого всеобъемлющего, ничем не оправданного одиночества, что Черона опустила раскрытую книгу на колени и устало заплакала.

Отец вспомнил о ее существовании несколько дней спустя; комната внезапно превратилась в затянутую туманом городскую улицу, а в ушах зазвенел легкомысленный голос:

— Маленькая жаба, выходи уже прогуляться! Хватит изображать больную.

Черона послушно пошевелилась в кровати, стоявшей поперек пустого шоссе, на перекрестках которого бессмысленно сигналили светофоры. Если отец пребывал в общительном настроении, перечить было опасно; да к тому же она и сама подумала, не следует ли ей пройтись.

— Давай, давай.

Крюк летающей цепи поддел ее за руку повыше локтя, и Черона поспешила подняться, пока на помощь не появились другие приспособления.

— Как ты себя чувствуешь? — беспечно поинтересовался отец.

— Вроде ничего… — неуверенно улыбнулась Черона. Острая боль в самом деле чувствовалась только при резких движениях, а за жалобы полагалось строгое наказание. Кровать растворилась за ее спиной.

— Ну вот и отлично! — подытожил отец. — Пройдись-ка по улицам, только на рельсы не залезай — это не трамвайные пути… по ним человекодавилка иногда проезжает.

— Должно быть, очень интересная машина, папа, — отозвалась Черона светским тоном: она была приучена хвалить все произведения фантазии отца.

— И, кстати, неплохо бы здесь кое-где прибраться! — деловито добавил Тасманов. — В некоторых домах есть тиски для пальцев, ты в комнаты загляни. И, где найдешь оторванные пальцы, — выбрасывай.

Несмотря на бойкие попытки, у Чероны не получалось продолжать прежнюю жизнь; что-то в ее здоровье бесповоротно нарушилось. Боль больше не проходила ни на мгновение, то глухо клубясь где-то под ребрами, то вдруг вонзаясь, как нож, то растекаясь по всему телу такой изнурительной ломотой, что невозможно было пальцем шевельнуть, и Черона подолгу в полном изнеможении лежала в кровати, теперь уже без всякого принуждения избегая покидать свою каморку. Ходить девочка стала медленно и словно бы неуверенно, порой задумывалась в рассеянности, замерев посреди какой-нибудь работы или не договорив фразу — чего раньше никогда бы себе не позволила, — и не сразу отзывалась на окрики отца, словно оглохла. Руки у нее теперь часто дрожали от слабости, от малейшей физической нагрузки появлялась одышка, и работать с прежней тщательностью ей удавалось ценой последних сил.

Вообще-то мысли о дочери редко занимали Тасманова, но сейчас состояние девочки изменилось настолько, что даже он обратил внимание. Сразу он не стал ничего предпринимать, но некоторое время спустя поделился сомнениями с Маткой:

— А что, если маленькая жаба помрет?

Матка пренебрежительно усмехнулась.

— Вот уж на что, по-моему, не приходится надеяться…

— Какая-то она уж больно квелая в последнее время.

Матка неприязненно повела плечами.

— А где, собственно, она сейчас?

— Да вроде у себя лежит, больная… Я ее недавно раэлями потрепал.

Матка посмотрела в зеркало и мрачно ощупала взглядом изображение комнаты дочери. Черона бродила по каморке, возясь с какими-то делами по хозяйству.

— Ковыляет… — враждебно усмехнулась Матка. — Ну ты смотри, а?

Она с досадой убрала картинку и откинулась в кресле.

— Ну что ж… В конце концов у нее физическое тело. Для людей смерть является вполне естественным процессом…

— Я смотрю, ты настроена философски, — улыбнулся Тасманов.

Матка потянулась, закинула ноги на подлокотник и тоже улыбнулась.

— Да какая-то она… уж очень лишняя. Без конца ошивается рядом и все как будто ждет чего-то, смотрит так просительно… все хочется ей, чтобы как-то по-особенному к ней относились, — Матка рассмеялась.

Вообще-то ее жалобы на дочь были несколько преувеличены: Черона всячески избегала беспокоить мать и благоговела перед ней, как перед божеством, однако Матке даже безмолвное присутствие дочери казалось несообразно утомительным.

— То есть ты предлагаешь ничего не предпринимать? — задумчиво спросил Тасманов.

Матка покачала головой.

— Пусть помирает, — небрежно обронила она. — Затянулась уже твоя затея с игрой в дочки-матери. Пора заканчивать этот балаган.

Вследствие решения не обращать на болезнь дочери внимания оставалось только поддерживать дисциплину прежними способами. За очередную провинность отец привинтил к Чероне железные кандалы и снова надел неподъемную маску, но, хотя прежде девочка переносила подобные наказания довольно легко, на этот раз, сняв железо, она не ощутила привычного облегчения. Наоборот, состояние ее резко ухудшилось, во всем теле появилось какое-то необъяснимое утомление, каждое движение вызывало раздирающую боль. Черона безрадостно добрела до своей каморки, и вскоре снова начался жар.