Охота за наследством Роузвудов - Маккензи Рид

– В чем дело?

– Я определенно видела крысу. – Она содрогается. – О, слава богу, вот и лестница.

Куинн осторожно ступает на первую ступеньку, и хотя та опасно трещит под ее ногой, но все-таки выдерживает вес. Так же осторожно мы все поднимаемся по крутой лестнице, ведущей из подвала к виднеющейся наверху двери.

– Ее заело от ржавчины, – бормочет Куинн и оборачивается к нам. Черты ее лица кажутся еще более резкими в ярком свете фонарика на телефоне. – Сдайте назад. Мне надо как следует ударить по ней плечом.

С грохотом, таким громким, что от него проснулся бы и мертвый, она впечатывает плечо в дверь, и та распахивается. Я преодолеваю последние несколько ступенек бегом и вхожу на фабрику.

И останавливаюсь. То, что предстает моему взору, не похоже на ту фабрику, которую я помню.

Через огромные окна от пола до потолка проникает столько лунного света, что нам больше не нужны фонарики на телефонах. Но теперь эти окна покрыты слоем грязи после многих лет запустения. Раньше здесь стояли аккуратные ряды длинных столов со стульями и швейными машинками. Теперь машинок нет, но столы остались на своих местах, от некоторых из них даже отодвинуты стулья, как будто те, кто там работал, отошли, чтобы подкрепиться во время обеденного перерыва, да так и не вернулись. С потолка свешиваются светильники, и в некоторых из них еще остались лампочки, но они увиты паутиной, поблескивающей в тусклом свете.

Мое сердце сжимается, когда я обвожу взглядом антресольный этаж, опоясывающий все громадное четырехугольное пространство фабрики с двумя лестницами на противоположных концах. Сколько раз в детстве я сидела здесь на руках у отца или жалась к ногам бабушки за этим металлическим ограждением, глядя, как работницы внизу строчат на машинках, кроят и отмеряют ткани? Тогда я чувствовала себя принцессой в своем королевстве.

Это воспоминание захватывает меня с такой силой, что я не осознаю, насколько неподвижно стоят остальные, пока Калеб не нагибается и не подбирает что-то с пола. Какую-то бумажку. Он поднимает ее к свету, и я вижу, что с нее смотрит Бенджамин Франклин.

– Они тут повсюду, – изумляется Майлз. Я медленно поворачиваюсь, скользя взглядом по деревянному полу, прежде начищенному до блеска, а теперь потертому и пыльному. Потертому, пыльному и покрытому стодолларовыми купюрами.

Мое сердце колотится так бешено, будто вот-вот вырвется из груди.

– Мы сделали это. – Лицо Лео расплывается в улыбке. – Мы сделали это, мать твою!

Куинн испускает вопль, такой радостный и чистый, что вряд ли ей прежде когда-либо доводилось издать подобный звук. Она хватает с пола горсть купюр, поднимает их к свету и смеется.

– Черт возьми, мы богаты! Мы богаты!

– Найти кейс с деньгами было бы классно, но и это неплохо, – усмехается Калеб, и я понимаю, что это значит для них. Для всех нас. Высшее образование, деньги для наших семей, будущее. Все, чего мы хотели.

Но почему Дэйзи хмурится?

Она смотрит не на деньги, а за мою спину. Я поворачиваюсь. И улыбка сползает с моего лица.

За моей спиной нет ничего – кроме одной-единственной вешалки. И висящего на ней роскошного шерстяного пальто, вероятно, какой-то старой модели, потому что я не узнаю эту темно-красную ткань и черную шелковую подкладку – в недавних моделях не было ничего подобного. Вокруг него навалено еще больше денег. Мы с Дэйзи подходим к нему, ступая по груде купюр, и чувствуем счастье наших друзей, разливающееся в воздухе.

– Как ты думаешь, это для нас? – спрашивает она.

– Должно быть. Возможно, бабушка оставила что-то в карманах?

С настороженным видом она подносит руку к правому карману пальто, и, когда она кивает, я сую руку в левый. Мои пальцы касаются знакомого сложенного листка плотной открыточной бумаги. Я вынимаю его, чувствуя, как душа уходит в пятки.

При виде листка в моей руке лицо Дэйзи вытягивается. В ее руке ничего нет. Ее карман оказался пуст.

– Разверни его, – говорит Лео, и я вздрагиваю, потому что не заметила, как остальные к нам подошли.

– Готова поспорить, это горячее поздравление, – предполагает Куинн.

– Давайте надеяться, что это не еще одна загадка, – говорит Калеб.

Руки дрожат, когда я разворачиваю бумагу, вижу на ней пятно и лижу ее. Проступают слова, написанные знакомым почерком бабушки. Мои глаза скользят по записке раз, другой, третий. И с каждым разом я вижу в ней все меньше и меньше логики.

– Итак? – спрашивает Дэйзи.

Во рту у меня так пересохло, будто в нем полно песка. Потому что слова в этой записке… Они не стыкуются. Я их не понимаю.

– Все в порядке, Лили? – спрашивает Майлз.

– Дай прочитать. – Дэйзи выхватывает у меня записку.

Я не сопротивляюсь, и такое чувство, будто сейчас меня вырвет.

Она читает, морща лоб. Когда ее взгляд встречается с моим, в нем видна растерянность.

– Не может быть, что она это всерьез.

– Кто-нибудь вообще может ввести нас в курс дела? – спрашивает Куинн.

Я беру записку у Дэйзи и прочищаю горло. Слова написаны почерком бабушки, но как же они на нее не похожи. Когда я начинаю читать вслух, голос кажется мне чужим:

Дорогая Лилилав!

Я знала, что могу положиться на тебя. Прости, что мне пришлось устроить все именно так. Мне необходимо, чтобы ты сделала еще две вещи. Когда ты это сделаешь, возвращайся тем же путем, каким сюда пришла.

Сначала поднимись в мой кабинет на антресольном этаже. Там ты найдешь ключ ко всему этому. А затем…

Я с трудом выдавливаю из себя остальные слова:

Откажись от этих денег, этого здания и этого имени. И сожги все это дотла.

Ответом мне служит потрясенное молчание. Голова идет кругом. Это просто не имеет смысла.

– Нет! – говорит Лео таким тоном, будто не может поверить своим ушам. Он берет записку, читает ее. И, словно взяв пример с меня, начинает ходить взад-вперед, бормоча себе под нос: – Наверняка она имела в виду что-то другое. Она сказала, что, если я сделаю то, что она велела, мы все придем к деньгам. Что они станут нашими. Это… это не должно закончиться вот так.

Я не понимаю.

– Что ты имеешь в виду? Как это – она тебе сказала?

Он застывает.

– Я этого не говорил.

– Именно это ты и сказал. – Ко мне подходит Куинн. – О чем ты вообще толкуешь?

Дэйзи встает с другой стороны от меня.

– Лео? Тебе что-то известно?

На его лице отражается паника. И тут до меня доходит, что какие бы чувства я