Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Александр Солженицын

Хоть и питерский, и прежде на кружок ходил студентов слушать, а поначалу было Климу тут непривычно, как в чужую одёжку нарядился. Но потом, через день ходя, мал-помалу пригляделись, кто и перезнакомился, табачком друг друга угощая. Меж заседаниями выходили в зал колончатый, там толковали, объясняли. И были сильно мозговитые парни. А один солдат из 176 полка, Матвеев, – так всё записывал, записывал, что говорили, – и как успевал? Как-то Клим сидел с ним рядом, удивлялся, до чего карандаш быстро гоняет.

От него, от других, разобрался Клим: на всякую пору выставляется один какой-нть вопрос – и надо, за ли, против, говорить только об нём, а не что сам размерекаешь. Но большинство сбиваются, говорят, что у кого в голове. Иной раз их поправляют с вышки, а то уж и не правят. И оттого бредёт собрание как усталая корова, ногами заплетаясь. И стучат с вышки: „Если еще продолжать обсуждение, то пройдёт три недели!” А додыхаются, отголосуют вопрос – сейчас тебе накатывают следующий.

А уж с места – кричи, когда по нраву или супротив: „Долой! Вон! Убрать его! Просим! Давай, давай! И чёрт с ними!” – и Орлов тоже кричал не раз, выкладывая душу в крике. И иногда такой гамуз поднимется – ни на каком базаре не услышишь. А один раз тут же в зале, в собрании, стали листки разбрасывать – как голубей по залу.

А то стали ходить меж людьми, допытываться: „вы, товарищи, к какой примыкаете партии? мы теперь будем разделяться по вракциям”. Я – ни к какой, пока приглядуюсь. Я и так – ефрейтор Волынского полка, а в прошлом слесарь с Людвига Нобеля.

Новых слов – тут много наберёшься, только уши распяливай, так и чешут неслыханными словами. Авторитет – значит кого уважают. Анархия – никого не уважают. Контр-рево-люция. Контр-ибуция. Или кинут: „Сам Марс стоял за наступательную войну против русского царизма.” Кто такой? Тут другой делегат, спасибо, объяснил: Марс – бог войны, и ему вскоре Вильгельм поставит памятник.

Вопрос-то вопросом, а чуть забудешься, не дослышишь – уже и не сразуметь, о чём это. Только перемежаются:

– Внутренний враг понятие растяжимое.

– Надо, чтоб автомобили зря не ездили.

Председатель: – 150 тысяч отпускаем на издание газет нашего духа. Пусть верят только нашим газетам, а не буржуазным.

Или корят: – Солдат имеет и два фунта чёрного, и полфунта белого, зачем же лезут к лавкам, отнимать хлеб у рабочих?

А кто в ответ: – Мы из двух с половиной фунтов жертвуем полфунта петроградским беднякам.

Про свару с рабочими немало:

– Всякий, вносящий смуту, является вредитель. Работайте, ибо каждая минута дорога! В противном случае враги отечества!

– Хочут подкопаться под авторитет и отколоть рабочих от солдат.

(Клим хотя и солдат теперь, а тут – за рабочих, понимает.)

– Да вы дайте армии сапогов и докажете, что вы с нами! Дайте – снарядов, масок, а хлеб потом.

Ну, конечно, про войну и про мир все касаются.

– Счастье возможно только при полной победе над немцами.

– Просим вас отстаивать дорогую свободу, не то смерть.

– Романов не знал, к чему он шёл, а новая Россия знает. Она предлагает свергнуть Вильгельма, чтобы протянуть руку.

А то сам командир Измайловского батальона, избранный:

– Рождение свободы одними ласками произвести нельзя. Пусть граждане наслаждаются светом, солдаты же должны опуститься во тьму страданий, это фундамент нашей свободы.

А из Шадринского совета приехал:

– Наша точка зрения – поднять восстание за границей.

И об Стоходе спорили, кто виноват в нашем разгроме, солдаты или генералы.

– Ежели мы свергли безответственное министерство – надо свергнуть безответственное генеральство. Наш генералитет требует полного критического отношения. Ни один мерзавец из штаба не бывает на позиции. Они говорят „революция виновата”, так мы им покажем, кто виноват.

Вылез депутат какой-то Думы, запрежней, вспоминал стары времена:

– Коронование было в Москве. День торжественный, у них лилось шампанское, а на Ходынском поле 10 тысяч убитых. Русско-японская война – кому она была нужна? Учитель говорил: свет побеждает тьму, а сестры гуляли по банкетам. Народ верил в царя и пошёл к нему, а царь не сказал ласкового слова, и на его глазах стреляли.

А то вскочил какой-то вертун на ходу, аж весь дёргается, а видно из начальства:

– С тех пор как я вошёл во Временное правительство, у меня совсем нет времени. Но меня тянет к вам. Я вошёл в правительство, чтобы судить, и сделаю суд, и все под моим контролем. Я про себя не допущу клеветы, что послабляю старому правительству, кто мне не верит – докажи. Из них тоже один убил Распутина. А мы должны работать на пользу поколений.

А то пришёл видный такой барин, холёный, казистый, Чернов. Он, вишь, из-за границы только что, и много лет там странствовал, и всё знает:

– За границей идёт травля против Совета рабочих депутатов. Там чувствуется движение революции с Востока на Запад. Рабочие западных стран подавлены кошмаром эсплотации. Лучезарное сновидение мы увидели здесь. На этот раз земля из рук народа не уйдёт. Но надо протянуть руку стонущей Европе.

А про землю-то солдаты, которые не питерские, любят поговорить. Выступали тут и советские вожаки, объясняли, как будет. У крупных землевладельцев отберём всё бесплатно. А хуторяне скажут: мы платили за землю, и будет с ними громадная свалка. Но не надо землю хватать самим, будем ждать Учредительного, а пока комитеты распределят и землю и инвентарь, по дешёвке.

Но, конечно, кипливей всего бурлили солдаты по устройству армии. Несколько заседаний и пошло на тот вопрос. Сперва обсуждали Права Солдата, и постановили издать как Всеобщий Приказ. Тут – много было соспорено. Жарче всего жадалось солдатам контролировать каптенармусов и интендантство. И думали сперва: в каждую проверочную комиссию включать солдат с решающим голосом. А потом додумались: не. Взять на себя решающий голос – это взять на себя отвечать за снабжение? А ну как продукта какого не станет – как тогда управимся? Нет, голос только наблюдательный, но чтобы там шурудили. Ну, а об офицерах – самый долгий спор, у каждого нагорело.

– Нужно сделать полнейшую перетасовку офицеров, иначе дело будет дрянь. Теперь постановили у нас: офицеров к пулемётам не допускать! („Правильно! Браво!” – кричат ему.)

– Офицер для нас, а не наоборот!

– Офицер нисколько не умнее солдата, особенно в настоящее время.

– А наши меж собой говорят на других языках. Мы не дозволяем им по-иноземному.

– Нет, – толкуют, – и в 70 верстах от фронта нельзя производить выборы офицера.

– Да что вы тут! – взобрался. – Тут хоронят всё хорошее! Я предлагаю ввести: чтоб офицеры были сменены.

– И в полковой суд их не три к три, а пять солдат, один офицер.

– Не, братцы. Справедливо, когда поровну.

– А комитету дать право арестовывать?

– Да если крикнет кто – да здравствует Николай, шею ему свернуть, зачем арестовывать?

– Так это и фельдфебеля будут выбирать? и взводного? Не, их пусть начальство назначает. А то молодые солдаты навыберут Бог знает кого.

– Дисциплинарный устав – его надо просто унистожить.

– Не, ребята! Дисциплина – нужно, но вразумить офицеров, что такое дисциплина. Это не под козырёк взять.

– Мы надеемся, что вредных офицеров уберут. А если мы сами это сделаем, то воспользуется враг.

Тут – выступил мордатый от 1-го Пулемётного полка, они Питер заняли и держат:

– Мы Корнилова не слушаем. Наши постановления должны приниматься беспрекословно, а не надо их просить. Мы потребовали от Корнилова немедленно отменить все приказы.

– Вопрос об Алексееве ликвидирован тоже.

– Солдат надо из рабов превратить в свободных граждан. Он имеет право рассуждать о своих правах. И теперь отменено обязательно ходить в церковь.

Какого солдата армейский порядок не трогает! – под ним жить. Но и ещё не такая горячка поднялась, как зачали обсуживать: двигать ли петроградский гарнизон на фронт, или нет. Вроде, по революции, отодвинулось, так на фронт ехать? – а вот промашно проголосуем, и тебе, Клим, ехать, из родного города, семья тут – а ехать.

Сперва выпускали полковников речи держать – того из Измайловского батальона, а то полковника Якубовича, толстого хохла с чёрными усищами: мол, Семёновский и Павловский решили отправлять маршевые роты немедленно.

Ну что ж, пущай отправляют, а мы посидим, поглядим. Офицеры – ясно хотят на фронт отправлять.

То с фронта приезжих стали выдвигать:

– Петроградский гарнизон допустит крупную ошибку, если поставит себя в прилированное положение.

– Нет! Охранять революцию могёт не всякая воинская часть, а только наш испытанный гарнизон.

– Я прошу вас, ради Бога пополняйте, гвардейцы. Если вас назначают ехать к нам – вы не стесняйтесь.