Донал Грант - Джордж Макдональд

Одним прекрасным воскресным утром, когда дикарь заснул после плотного завтрака, его сторож спустился по лестнице и стоял возле входной двери, глядя по сторонам. Все горожане были уже в церкви, и на улице не было ни души. Наш сторож немного постоял на пороге, глубоко вдыхая лёгкий аромат цветов и радуясь тёплому солнышку, и потом снова зашёл внутрь, чтобы набить и разжечь себе трубочку. Он раздул угли, убедился в том, что бульон, который кухарка приготовила на обед и на ужин и оставила вариться на медленном огне, весело булькает в своём котле, и опять вышел на крыльцо. Вскоре из дома рядом вышла женщина, ведя за руку свою девочку, слишком маленькую, чтобы водить её в церковь, и остановилась, чтобы немножко поболтать с добродушным соседом. Они простояли так какое — то время, как вдруг женщина вскрикнула: «Господи, а где же моя Энни?» В то же мгновение они услышали душераздирающий вопль, который, казалось, доносился откуда — то издалека. Соседка со всех ног кинулась к своей калитке, а смотритель, обернувшись, увидел, что дверь за ним плотно закрыта, и похолодел. Он метнулся к чёрному входу, ключи от которого всегда висели у него на поясе, и через секунду был уже на кухне. Там возле огня стоял дикарь и неподвижным взглядом, остекленелым от нетерпеливого вожделения, смотрел на котёл, из — под крышки которого то и дело вырывались струйки ароматного пара; его содержимое бурно кипело, обещая на обед прекрасный бульон. Чувствуя, что по его жилам разливается ледяной ужас, смотритель приподнял крышку, и увидел, что кроме говяжьих костей в кипящей и булькающей воде лежит пропавшая девочка. Безумный дикарь сорвал с неё платьице и целиком сунул её в котёл.

В городе поднялся такой переполох и такое возмущение, что дикаря по рукам и ногами сковали тяжёлыми цепями и увезли неизвестно куда, но няня говорила, что он дожил до самой старости. С того самого времени в доме никто не живёт, и по городу ходят слухи, что в нём водится привидение.

Если вам когда — нибудь случится побывать возле дома в сумерках или ночью, вы непременно заметите, что дети стараются пробежать мимо него как можно быстрее, ни говоря ни слова, и пугливо оглядываются — не открыл ли кто страшную дверь и не погнался ли за ними. Иногда в городе этого дикаря называют Кровавым Людоедом. Хоть он и был чёрным, как смоль, более подходящего имени для него не придумаешь.

— Какая ужасная история! — проговорил Донал.

— Так вот, я хотел бы, чтобы вы сходили в этот дом и кое — что оттуда принесли. Вы не возражаете?

— Нисколько.

— Мне хотелось бы попросить вас поискать в старом секретере кое — какие бумаги. Кстати, нет ли у вас свежих новостей насчёт лорда Форга?

— Нет, ваша светлость, — ответил Донал. — Я даже не знаю, встречаются они или нет, но опасаюсь худшего.

— Да какая разница! — отмахнулся лорд Морвен. — Должно быть, его дурацкая прихоть уже успела выветриться. Как говорится, клин клином вышибают. Стоило ему увериться, что подобная женитьба ни к чему хорошему не приведёт, и любви сразу как не бывало. Правда, мы, Грэмы, народ жестоковыйный и непокорный, не кланяемся ни Богу, ни человеку, так что я не очень — то ему доверяю.

— Вы же помните, ваша светлость, он не дал вам никакого обещания.

— Прекрасно помню. Почему бы мне не помнить? Я никогда ничего не забываю. Никогда, клянусь Богом! Не забываю и не прощаю! Когда есть чего прощать, можете не сомневаться — уж этого я не забуду!

Он рассмеялся, словно пытаясь превратить сказанное в шутку, но в его смехе не было и намёка на веселье. Затем он подробно объяснил Доналу, где искать секретер, как он открывается и как найти потайной ящичек, в котором лежат нужные бумаги.

— Забыть! — снова повторил он, откликаясь на собственные мысли и возвращаясь к прежнему разговору. — Я уже двадцать лет не заходил в тот дом, но вы сами увидите, что я всё отлично помню! Нет уж, — добавил он, чертыхнувшись, — если бы я увидел, что начинаю забываться, то подумал бы, что пора поберечься, но до этого пока далеко, слава Богу! Вот вам, это от секретера, — сказал он, протянув Доналу ключ весьма необычной формы. — Берите и ступайте поскорее. Симмонс даст вам ключи от дома. Кстати, лучше вам зайти с чёрного хода, там дверь открывается легче.

Донал взял ключ и пошёл к Симмонсу, удивляясь, почему графу доставляет удовольствие пересказывать такую зловещую историю; ведь он даже смаковал жуткие подробности — многие из которых я не стал здесь излагать, — особенно радуясь тошнотворному описанию того, как несчастная мать вынимала из котла останки своей дочери.

Донал отыскал Симмонса и попросил у него ключи от городского дома. Тот отправился на поиски, но вскоре вернулся и сказал, что от чёрного хода ключа нигде нет, так что Доналу остаётся попробовать войти через парадную дверь, хотя замок в ней туговат. Донал взял протянутый ему ключ, хорошенько его смазал и отправился к дому лорда Морвена, но по дороге не преминул зайти повидать своего друга Эндрю. Тот был совсем плох. Скорее всего, жить ему оставалось считанные дни. Увидев Донала, он тут же попросил его на несколько минут присесть к нему на постель, чтобы они могли поговорить наедине.

— Вот уж воистину Господь щедро меня благословил, — сказал сапожник. — В последние дни иметь рядом такого друга, как вы, это просто чудо. И сколько же всего я от вас узнал! Без вас — то мне ни о чём таком даже услышать бы не пришлось.

— Ну что вы, Эндрю! — перебил его Донал. — Чему я мог вас научить? Мне всё время казалось, что вы и так всё это знаете!

— Если человек перестанет учиться сам, то и учить уже никого не сможет. Порой и учитель от своих учеников узнаёт больше, чем они от него. Только всё это от Господа, ведь Господь есть дух, и прежде всего — дух послушания, без которого и научиться ничему нельзя. И всё — таки, сынок, может, вас хоть немного утешит, что старый сапожник Эндрю Комен отправился в лучший мир чуть — чуть мудрее и лучше благодаря вам и вашей доброте. Пусть Господь и дальше творит через вас Свои дела! Знаете, нынче люди только и говорят о том, чтобы спасать заблудшие души, но почему — то никак не помогают тем душам возжаждать спасения — даже мешают иногда! А ведь человек сам в себе должен день ото дня всё больше чувствовать, как тяжко и трудно ему без спасения, пока душа его не воззовёт и не воскликнет: «Я спасён! Ибо нет на небе никого, кроме Тебя, и с Тобою ничего не хочу на земле! [24] Муж ли, жена ли, чадо ли, другая какая тварь — все мы лишь часть Тебя, и ко всем нам изливается щедрая Твоя любовь!» Кто может так сказать, тот воистину спасён; а до этого нет человеку спасения, пусть он хоть всю свою жизнь пробирается и приближается к своей единственной надежде — к сердцу Того, Кто приходится Отцом и мне, и вам, и Дори, и Эппи, и всем народам на земле!

Он замолчал, выбившись из сил, но его глаза, устремлённые на Донала, продолжали говорить даже тогда, когда смолк его голос, и какое — то время Доналу казалось, что он слышит саму душу старого сапожника и слушает её слова с благодарным покоем в сердце. Но вдруг тихий свет в глазах Эндрю неожиданно угас, он тяжело вздохнул и сказал:

— Для меня в этом мире всё кончено, друг мой. Приближается час тьмы. Только ведь истина — не только на свету истина, но и в темноте. Просто я больше не могу работать, вот и всё. Господь непременно даст мне достаточно благодати, чтобы лежать спокойно. Что ж, мне теперь всё едино. Буду лежать в темноте, как раньше, бывало, сиживал в темноте за верстаком. Знаете, подчас сижу за работой, чиню башмаки, а Дори возьмёт свечу да и выйдет куда — нибудь на минутку. Ну что… Я тогда сидел в темноте, глядел в потёмках на свой верстак, хоть и не видел ничего. А всё равно, дратву и шило в руке держал, ждал, пока Дори войдёт со свечкой, чтобы сразу снова приняться за дело. Так вот и буду лежать, когда придёт время умирать. Буду ждать не тьмы, а света. Принесу Господу жертву терпения, больше — то у меня ничего не осталось — ни мыслей, ни радости, ни скорби; только терпение, восходящее к Нему в страдании. И Господь непременно его примет. Угодить — то Ему легко — Он хоть и требует от нас самого высшего и трудного, а рад любой малости. Принесёт дочка матери свою первую вышивку или штопку: и криво — то всё, и косо, а мать хвалит, не нахвалится! Так довольна, что и не передать! Только разве это дело, если дочка так всю жизнь и будет штопать как попало, с грехом пополам? А ну как замуж выйдет? Как же ей мужу рубашку зашить или штаны залатать? Нет, так не годится… А теперь, сынок, хочу кое о чём вас попросить — не для себя, а для неё, для Дори. Если успеют вас вовремя позвать, не сочтите за труд, придите, посидите со мной, когда настанет моё время! Может, и мне от этого легче будет, не знаю — да и кто знает, если раньше никогда не умирал? Да даже если и умирал, смерти тоже разные бывают. Взять хоть Лазаря — наверняка во второй раз он совсем не так с жизнью прощался, как в первый!.. Но Дори точно с вами полегче будет, в этом я не сомневаюсь. Может, не будет ей так одиноко, если её старик уйдёт, когда рядом будет его верный друг?