Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре - Евгений Елизаров

Даже самая тираническая диктатура «спит и видит», что ей подчиняются не из страха, но по глубокому убеждению в абсолютной ценности всех ее начертаний. Не случайно во все времена власть окружала себя теми, кто мог способствовать этому – жрецами, философами, поэтами. Словом, власть – это общее имя, которое присваивается и их собранию. Без этого окружения она вообще нежизнеспособна, и мы никогда не сумеем понять существо феномена, если не примем, что номинальный ее обладатель– это не более чем ослепительный снежный пирамидион, венчающий гору, подлинный же ее массив – вся гора. Реальная власть никогда не сосредотачивалась и не сосредотачивается в одном лице, и наша склонность к фетишизации ее формального обладателя есть результат все того же всеобщего отчуждения, в конечном итоге которого над миром встает только Один. Отсюда и в поэте, как и в любом другом творческом человеке, стремление утвердить на некоем условном пьедестале свою собственную ценность проявляется не что иное, как стремление к высшей форме власти – власти над умами и душами людей. Не случайно в средневековом обществе, даже не имеющие громких титулов, как Бертран де Борн, который осмеливался бросать вызов будущим королям, трубадуры становятся ее неотъемлемым элементом.

Не забудем и о том, что покровителями поэтов выступают не только властители земель, но и весьма влиятельные женщины. Среди них такие фигуры, как уже упомянутая нами Алиенора Аквитанская, супруга двух королей, французского (1137–1152) и английского (1154–1189), и мать третьего – Ричарда Львиное Сердце. Это обстоятельство тоже способствует превращению воспевающего женщину искусства в структурную составляющую единого корпуса власти. А вместе с ним – пусть не формальному, закрепляемому законом, но от того не менее действенному, вхождению в него и самой женщины. Вхождению, может быть, даже более действенному, чем руководимое правом, потому что там, где она не регулируется ни законом, ни даже обычаем, власть оказывается свободной от многих ограничений, которые накладывает на нее тот и другой.

Добавим, что именно искусство создает основные ценности, которые передаются по каналам межгендерной и, что более важно, межпоколенной коммуникации. А следовательно, благодаря этой роли, женщина получает возможность влиять не только на принятие текущих властных решений, но и на процесс формирования новых поколений, которым еще предстоит их принимать, а значит, и на вектор развития всего социума. Пример Шекспира – один из множества, имя которому легион.

Впрочем, не следует упускать из виду и то обстоятельство, что влияние искусства и порождаемого им артефакта усиливает ее власть, воздействуя не на одну только душу мужчины. «Где власть? Да везде, во всем. Пройдите в каждом большом городе по магазинам. Миллионы тут, не оценишь положенных туда трудов людей, а посмотрите, в 0,9 этих магазинов есть ли хоть что-нибудь для мужского употребления? Вся роскошь жизни требуется и поддерживается женщинами. Сочтите все фабрики. Огромная доля их работает бесполезные украшения, экипажи, мебели, игрушки на женщин. Миллионы людей, поколения рабов гибнут в этом каторжном труде на фабриках только для прихоти женщин. <…> Женщины устроили из себя такое орудие воздействия на чувственность, что мужчина не может спокойно обращаться с женщиной. Как только мужчина подошел к женщине, так и подпал под ее дурман и ошалел. И прежде мне всегда бывало неловко, жутко, когда я видал разряженную даму в бальном платье, но теперь мне прямо страшно, я прямо вижу нечто опасное для людей и противузаконное, и хочется крикнуть полицейского, звать защиту против опасности, потребовать того, чтобы убрали, устранили опасный предмет. <…> Я уверен, что придет время, и, может быть, очень скоро, что люди поймут это и будут удивляться, как могло существовать общество, в котором допускались такие нарушающие общественное спокойствие поступки, как те прямо вызывающие чувственность украшения своего тела, которые допускаются для женщин в нашем обществе. Ведь это все равно, что расставить по гуляньям, по дорожкам всякие капканы, – хуже! Отчего азартная игра запрещена, а женщины в проституточных, вызывающих чувственность нарядах не запрещены? Они опаснее в тысячу раз!»[422]

Следует понять и другое. Культ Прекрасной Дамы меняет (в лучшую сторону) не только мужчину. Пусть не бросающиеся в глаза, но все же разительные, перемены происходят и в ней. Сказать, что, «смягчение нравов» происходит только на одном полюсе, значит сказать откровенную неправду. Вот что пишет уже цитировавшийся здесь Л. Демоз: «Детей били, они вырастали и в свою очередь били собственных детей. Так повторялось век за веком. Редко звучали открытые протесты. Даже те гуманисты и педагоги, которые славились своей добротой и мягкостью, как, например, Петрарка, Ашэм, Коменский, Песталоцци, одобряли битье детей. Жена Мильтона жаловалась, что не выносит криков своих племянников, когда муж их бьет; Бетховен хлестал учеников вязальными спицами, а иногда колол. Даже принадлежность к королевской семье не освобождала от побоев, чему пример – детство Людовика XIII. За обедом рядом с его отцом лежал кнут, а сам дофин уже в 17 месяцев прекрасно знал, что, если ему показали кнут, надо замолкнуть. В 25 месяцев его начали бить регулярно, часто по голому телу <…> даже очень маленьких детей, когда они находились не в пеленках, били сплошь и рядом <…> Руссо рассказывает, как младенцев уже в первые дни били, чтобы успокоить. Одна мать пишет о своем первом сражении с четырехмесячным младенцем. «Я лупила его, пока рука не устала, буквально живого места не оставила, а он хоть бы на йоту уступил». Таких примеров сколько угодно»[423]. Но вспомним одно чрезвычайно важное в этом контексте обстоятельство. Отец не принимал практически никакого участия в жизни ребенка, примерно до семи лет дети находились на женской половине, следовательно, все приведенные психоисториком свидетельства далеко не в последнюю очередь касаются женщины. И тот факт, что сегодня выявленное им отношение к ребенку кажется невозможным прежде всего ей, говорит о благотворном воздействии новой культуры не на одного мужчину. Идеал женщины, который формируется им, оказывает мощное воспитательное воздействие и на нее, поэтому спираль гендерной эволюции продолжает раскручиваться. Так что природа Лилит (а во всякой женщине, как показывают эти свидетельства, есть что-то и от нее), которую не могло смирить ни Божье слово, ни даже угроза гибели собственных детей, преобразуется в конечном счете мужчиной. И вместе с тем, пересоздаваемая им, женщина оказывает встречное воздействие на него.

Вот только важно иметь в виду, что это вовсе не та женщина, с которой мужчину связывают узы брака.

6.5.2. Брак и любовь

Это может показаться удивительным нашему современнику, но все «веселья, балы и турниры» нисколько не мешают брачному сожительству в том его понимании, которое близко к современности. (Назвать брачный союз того времени семьей, а жизнь – семейной едва ли правильно, и нам еще придется вернуться к этому вопросу.)

Так, благородный рыцарь Ульрих фон Лихтенштейн женат, более того, вполне счастлив в своем браке, у него четверо детей. Но, по-видимому, дома он появляется только наездами: «И тогда в сопровождении одного слуги я выбрался оттуда и направился к моей милой супруге, которая с радостью приняла меня и была очень рада, что я навестил ее. Там я провел два чудесных дня, утром третьего дня прослушал мессу и попросил Господа, чтобы и в будущем он был милостив к моей чести. Мы нежно распрощались с супругой, и я смело поскакал продолжать мое испытание»[424]. Как кажется, и сама семья считает такой образ жизни вполне естественным.

Но если даже какие-то обязательства перед ней и препятствуют светской жизни, их легко обойти. Перекинем мостик в Новое время и обратимся к жизнеописанию одного из крупнейших деятелей Великой французской революции – Мирабо. Отец будущего трибуна, маркиз, достаточно известный в свете, не в ладах с сыном, и родительской власти достаточно, чтобы по-своему разрешить его: «Я все-таки упрятал его под замок, хотя все желали, чтобы я предоставил его собственной судьбе». Впрочем, «Маркизу де Мирабо показалось мало навеки заточить старшего сына в тюрьму и добиться заключения госпожи де Монье в приют для падших женщин; он еще потребовал интернировать свою жену и дочь. Госпожу де Мирабо увезли в Лимож, а Луизу де Кабри – в Систерон. Злоба Друга людей [литературный псевдоним Мирабо старшего. – Е. Е.] была удовлетворена – всего он вытребовал около сорока тайных приказов против своих родных»[425]. Не следует думать, что средневековые нравы были много мягче. Тем более что тогда вообще не было нужды обращаться в королевскую канцелярию для расправы с непокорным домочадцем, вполне достаточно было собственной власти. Словом, мужчина в брачном союзе не слишком стеснен какими-то обязательствами перед близкими, и часто его жизнь протекает отдельно от их.