Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре - Евгений Елизаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже в философии несовпадение траекторий любви и брака продолжает сохраняться в Новое время. Еще по Канту брак и любовь – это разные вещи; первый не должен быть основан на чувствах, поскольку чувства никак не могут послужить прочным основанием для создания семьи и долгого ее существования. Но в то же время цель брака не ограничивается рождением и воспитанием детей, так как в таком случае брак расторгался бы сам собой, после того, как прекратилось бы деторождение[431]. Но уже по Фихте брак – не просто юридический, но естественный и государственный союз. Если в «естественном» состоянии человек ограничивается простым удовлетворением полового влечения, то в социуме через естественные отношения между полами человеческий род идет к добродетели. Только этим путем осуществляется его нравственное воспитание, что, собственно, и является высшей целью природы. В сущности, лишь XIX столетие окончательно расстается с представлением о браке как о чисто правовом институте, призванном регулировать преемственность имущественных отношений в социуме и межпоколенную коммуникацию. Так, Гегель признает наличие юридической составляющей в семейных отношениях, однако не сводит к ней сложную по своему строению систему семейных отношений; у него эта сторона всецело подчинена моральной. Семья – это «естественная нравственная общественность»[432], а это означает, что собственно правовые и имущественные отношения в известной мере чужды семейному союзу. Они лишь извне регулируют духовно-нравственное единение в семье[433].
Однако до XIX столетия еще далеко, и в Средние века женщина, вдруг обнаруживающая себя в самом средоточии подлинной власти над душами и умами поколений, – это не жена и не мать семейства, но свободный от всех брачных обременений предмет пышной куртуазной охоты. А впрочем, не только предмет, но, ничуть не реже мужчины, и сам охотник, и в этой, встречной, охоте есть своя стратегия и своя тактика. «Она не могла не сознаваться в том, что она очень ему нравилась; <…> каким же образом до сих пор не видала она его у своих ног и еще не слыхала его признания? <…> Это было для нее загадкою. Подумав хорошенько, она <…> положила ободрить его <…>. Она приуготовляла развязку самую неожиданную и с нетерпением ожидала минуты романического объяснения. <…>. Ее военные действия [курсив мой. – Е. Е.] имели желаемый успех: по крайней мере, Бурмин впал в такую задумчивость, и черные глаза его с таким огнем останавливались на Марье Гавриловне, что решительная минута, казалось, уже близка. Соседи говорили о свадьбе, как о деле уже конченном…»[434]. Не следует думать, что в искусстве «военных действий» подобного рода женщина Средневековья хотя бы в чем-то уступала сельским барышням XIX столетия и своему вечному «противнику».
Меж тем известно, что куртуазная война полов не ограничивается одними «вздохами на скамейке и прогулками при луне». Со стороны женщины она имеет четыре ступени: в терминологии того времени первая состоит в даровании надежды, вторая – в предложении поцелуя, третья – в наслаждении объятием, четвертая – во всецелом предоставлении себя. «Всецелое же предоставление себя» имеет далеко не всегда счастливые последствия, к которым нам предстоит вернуться.
6.6. Культурные нормы семейного строительства
6.6.1. Основания мужской монополии
Разумеется, появление женщины во власти не значит, что мужчина утрачивает свою роль в истории культуры, место в межпоколенной коммуникации, наконец свои права в семейном строительстве. Но все же время абсолютной монополии уходит, рядом с ним становится женщина, с которой он обязан считаться.
Обретение женщиной известной экономической независимости меняет, конечно же, многое, но далеко не все. Фундаментальные нормы культуры нередко сильнее экономических отношений уже хотя бы потому, что эти отношения складываются не в последнюю очередь и под их воздействием. Здесь уже говорилось о существе статуса и о том, что сама собственность – это прежде всего особая социальная функция, а следовательно, начало, подчиненное им же, императивам культуры. Таким образом, основные принципы межпоколенной коммуникации и семейного строительства не определяются исключительно имущественными правами главы семейства (о недостаточности физического превосходства уже говорилось выше). Основание, на котором зиждется положение мужчины и в его собственном доме, и в социуме, и в истории, достаточно прочно без них. Не что иное, как фундаментальная культурная традиция, а значит, и сама психология полов и поколений, продолжают охранять исключительную мужскую монополию на принятие всех ключевых решений. Эта монополия закрепляется в нормах формального права, в свою очередь, действие последних обеспечивается всеми институтами социума (включая, разумеется, институт собственности). В конечном же счете, отлаживаемая тысячелетиями, работа социальных механизмов проявляется в том, что именно под контролем мужчины продолжает оставаться весь цикл детопроизводства и социализации новых поколений.
Остановимся на ключевых его элементах.
Прежде всего, мужчина имеет право принудить женщину к зачатию, и даже там, где та по закону имеет достаточные средства к независимому существованию, она вынуждена подчиняться его диктату. Собственно, здесь одна из главных целей брачного союза, парадигма древнего сознания, которая велит мужчине оставить после себя неугасающий род, продолжает господствовать над ним – и ею. Залогом же процветания рода по-прежнему остается мужское потомство, там, где его нет, нет и самого брака. К слову, отсутствие детей и сегодня вполне достаточное условие для его расторжения.
На самом деле здесь (как и во встречном подчинении ей мужчины) нет ничего драматического, и уж тем более трагического. Зачатие ребенка ничем не противоречит голосу собственных инстинктов женщины, скорее напротив. К тому же наличие детей существенно поднимает ее (не только внутрисемейный) статус, с нею начинает считаться сам социум. Но все же господствующая система общественных отношений не оставляет ей даже доли той формальной свободы, которая существует в этом вопросе сегодня, когда (замужняя) женщина, не считаясь с супругом, может откладывать зачатие вплоть до завершения какого-то этапа собственных жизненных планов. Гарантируемая и общественной моралью и законом возможность уклониться от зачатия появляется только в XX столетии. Поэтому в Средние века известная почва для конфликта полов, в котором женщине не суждено быть победителем, существует, и нередко этот конфликт накладывает свою печать на историю династий и могущественных государств. Так, Генрих VIII прославился, в частности, и историей своих браков. Всего у него было шесть жен, но причина брачной чехарды заключалась не только в моральной распущенности монарха. Он был одержим стремлением оставить после себя наследника мужского пола. Сама необходимость консолидации королевства требовала этого, и не в последнюю очередь невезение с женщинами служило причиной двух разводов и двух казней по вымышленному обвинению в измене. Свои предрассудки существовали всегда; одним из предрассудков того времени было представление, согласно которому именно женская слабость определяет неспособность рожать сыновей. Так что политическая мотивация поведения английского короля вполне очевидна, и соображения морали в его оценке должны выстраиваться в единый ряд с нею, но никак не первенствовать над прочими. Не забудем и отечественную историю, яркий след в которой оставили брачные союзы Ивана Грозного…
В свою очередь, те же культурные нормы, формируемая ими общественная мораль и, как следствие, все воспитание женщины исключали и продолжают исключать по сию пору возможность какой бы то ни было – во всяком случае явной – инициативы в организации зачатия. (Известные еще из Библии примеры принуждения мужчины к соитию не в счет, как не в счет любые исключения из общих правил.) Разумеется, ничто из приведенного ряда никогда не препятствовало ей скрыто вести какую-то свою политику, но все же законодателем семейного строительства вплоть до недавнего времени был мужчина.
Вопрос зачатия неразрывно связан с искусственным прерыванием беременности; отсутствие свободы в планировании семьи означает и отсутствие свободы в решении этого болезненного для многих вопроса.
По представлениям античности зародыш в чреве матери не считался человеком, и к прерыванию беременности подходили без какой бы то ни было оглядки на мораль. Но все же и тогда решение принимал отец. Правда, уже Гиппократ говорил, что долг врача несовместим с абортом, но, как мы помним, над соображениями главы семейства господствовали еще и государственные интересы. Не один Аристотель видит государственную необходимость в избавлении от слабого и сверхнормативного потомства, и здесь уже говорилось об этом. В императорском Риме никто не сдерживает себя никакими ограничениями.