Невинные - Джеймс Роллинс

— В чем дело? — наконец спросила она.

Он поморщился.

— Сколько вам лет?

Она улыбнулась над неучтивым вопросом, понимая мальчишеское любопытство, ценя прямоту Томми.

— Я родилась в 1560 году.

Он шумно втянул воздух, брови его полезли на лоб.

— Но многие из прошедших веков я просто проспала. Я разумею сей современный мир не так хорошо, как надлежит.

— Как в сказке о спящей красавице, — заметил он.

— Сия сказка мне неведома, — призналась Элисабета, снова заставив его приподнять брови. — Поведай мне ее. А после, быть может, будешь любезен рассказать побольше об этом веке, как мне научиться жить в нем.

Томми кивнул — похоже, обрадовавшись возможности отвлечься; быть может, и ей нужно отвлечься ничуть не меньше, чем ему. Набрав в грудь побольше воздуха, он повел свой рассказ. Пока она внимательно слушала его повествование о волшебстве и феях, его рука скользнула поверх подлокотника, угнездившись в ее ладонях.

Элисабета чувствовала пожатие его теплых пальцев. Каковы бы ни были его могущество и неведомая участь, она видела, что еще это и одинокое чадо, лишившееся отца и матери.

Как Павел после суда над ней.

Она сжала его пальцы своими, чувствуя, как в груди занимается незнакомое чувство.

Желание защитить.

23 часа 32 минуты

На заднем сиденье угнанного серебристого «Ауди» Джордан изо всех сил уцепился за поручень. За рулем сидел Рун, гнавший автомобиль на полном газу через Стокгольм к аэропорту. Джордан старался не обращать внимания на светофоры, когда они проносились на красный свет. Отчаянные ситуации требуют отчаянных мер, но это вовсе не означает, что он хочет впечататься в фонарный столб.

Стоун лишь уповал, что владелец автомобиля купил хорошую страховку.

Теперь, выехав на шоссе, Рун вилял из ряда в ряд так, будто разделительные полосы нанесены лишь для порядка. Сидевший впереди Христиан, не замечая опасности, изучал свой новый телефон, используя мобильное соединение, чтобы следить за перемещениями графини. Минуту назад он сообщил, что она уже в воздухе, летит от Стокгольма на юг над Балтийским морем.

Рун категорически не желал дать ей еще хоть минуту форы. Сейчас он шел на обгон полуприцепа, держась к нему почти впритирку, так что борт их автомобиля от подножки грузовика отделяло не больше дюйма.

Эрин вцепилась Джордану в руку.

— Если закрыть глаза, будет полегче, — заметил он.

— Я хочу видеть, когда придет смерть.

— Сегодня я уже раз умер. И не рекомендую это повторять, хоть с открытыми глазами, хоть с закрытыми.

— А ты ничего не помнишь из того, что было, когда ты?..

Ее голос пресекся.

— Когда я был мертв? — Джордан пожал плечами. — Помню, как меня садануло в грудь и я упал. А потом все почернело. Последнее, что я видел, были твои глаза. Кстати, ты выглядела встревоженной.

— Да я и была. И до сих пор встревожена, — она сжала его кисть в обеих ладонях. — А что ты помнишь после этого?

— Ничего. Ни белого света, ни ангельского хора. Смутно помню, что мне привиделся день, когда меня ударила молния. Линии татуировки прямо припекло. — Он почесал плечо. — До сих пор вроде как зудит.

— Отметка прошлой смерти, — произнесла Эрин, вглядываясь в его лицо, будто отыскивая значение этой детали.

— Наверно, Небеса не хотели моей смерти ни тогда, ни теперь. В общем, следующее, что я помню, — что опять смотрю в твои глаза.

— Как ты чувствуешь себя сейчас?

— Будто проснулся рождественским утром, полон энергии и готов к действию.

— Для меня рождественское утро — видеть тебя здесь.

Джордан пожал ей руку, и тут Рун вдруг ударил по тормозам, швырнув пассажиров на натянувшиеся ремни безопасности.

— Приехали, — объявил Корца.

Джордан увидел, что они снова в аэропорту, припаркованы прямо рядом со своим самолетом.

Все быстро выбрались из машины, торопясь продолжить преследование.

Рун и Христиан повели Эрин к самолету.

Идя следом, Джордан чувствовал угрызения совести, что только что соврал Эрин — во всяком случае, не сказал ей всей правды.

Он потер плечо. Весь его левый бок полыхал огнем, не желавшим утихать, пробегая по фрактальным линиям цветка молнии. Значения этого пламени он не знал — только его источник.

Что-то сидит внутри меня.

Глава 32

19 декабря, 23 часа 50 минут

по центральноевропейскому времени

Над Балтийским морем

Как только самолет набрал высоту крейсерского полета, Рун отстегнул ремень. Ему нужно было ходить, движением дать выход своему негодованию. Перед тем он едва мог сдержать нетерпение, пока Христиан проводил бесконечную предполетную проверку, а Джордан осматривал самолет с датчиком в поисках спрятанной бомбы. И то и другое было разумными мерами предосторожности, но, зная, что с каждой минутой Элисабета улетает все дальше и дальше, Рун выходил из себя из-за малейших проволочек.

Он представлял надменное лицо человека, убившего Надию. Теперь Элисабета у него под каблуком, и он может раздавить ее одним движением.

Зачем он забрал ее?

Почему она отправилась с ним?

По крайней мере, ответ на последний вопрос Рун понимал. Он бросил взгляд назад, на пустой гроб, где Элисабета была заточена во время перелета.

Я не смог ее защитить.

Но кто же этот человек на самом деле?

Пока они ехали в аэропорт, Григорий прислал на телефон Руна сообщение. В нем содержался рисунок старинного якоря.

Под ним были слова: «Се есть символ. Стерегитесь его».

Нуждаясь в движении, Рун дошел до кокпита и заглянул в отсек, озаренный светом приборной панели.

— Можешь войти, — сказал Христиан, указав на пустое кресло второго пилота.

Корца остался в дверях. Ему не хотелось находиться близко от рычагов управления из опасения, что он нечаянно заденет что-нибудь с сокрушительным результатом.

— Я по-прежнему отслеживаю самолет графини, — сообщил Христиан. — Он продолжает путь на юг, придерживаясь предписанного полетного коридора. Теперь все упирается в преследование. Попробуем сократить отрыв. Но стоило ли нам вообще в это ввязываться?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты и вправду веришь, что человек, которого мы преследуем, — Предатель Христа? — спросил Христиан. — А не какой-нибудь помешавшийся умом?

— Элисабета узнала в нем своего современника, а значит, он бессмертен. Но у него еще и бьется сердце. Значит, он не может быть стригоем, он кто-то другой.