Исповедь русской американки - Валентина Попова-Блум

Всё думала: если бы я была рядом, этого могло бы не случиться. Она пошла за мамой!

В моем американском периоде жизни было и есть много интересного, удивительного и яркого.

Довольно много времени ушло на мою адаптацию и натурализацию как американского гражданина.

Процесс это был сложный, нервный и важный. Долгожданный и нужный. И наконец он завершился!

Речь пойдет не о нашумевшем сатирическом русском фильме о выборах губернатора в России, а о дне выборов президента США.

В этот день завершилась моя четырнадцатилетняя дорога через бюрократические джунгли к получению американского гражданства. Именно в этот знаменательный для Америки день выборов впервые в ее истории чернокожий парень из бедных слоев населения преимуществом голосов победил на выборах и стал первым чернокожим президентом в истории Америки, заставив переименовать в народе Белый дом на «Барак Обамы».

Именно в этот день я присягнула на верность и любовь к Америке. Совершенно искренне…

День на Гудзоне только просыпался, а я, ошалевшая, ночь не спавшая и наглотавшаяся в темноте валокордина, ибупрофена, фестала и пилюль от изжоги, уже ехала в Ньюарк — нью-джерсийскую базу иммиграционной бюрократии.

Целых три недели я зубрила историю США, систему государственного устройства и чуток географии, собирала дрожащими от нервозности и многообразия руками тысячи бумажных документов и их копий, складывала и раскладывала их по этапам и по важности. Утешая себя рассуждениями, что эта бумажная волокита и сам экзамен (интервью, как они называют) — ничто по сравнению со здоровьем, жизнью и смертью и вообще с общечеловеческими ценностями, я старалась удержать хладнокровие, но нервы предательски вибрировали, кишечник куда-то просился, а голова чугунела.

В принципе, результат ожидаемой грозной процедуры не мог изменить ничего в моей жизни ни кардинально, ни в различных правах на жизнь в Америке. Но чувство солидарности с миллионами иммигрантов за всю историю Американского государства и ощущение ожидания огромного дара — американского гражданства — будоражили душу и весь организм.

Столько лет проволочек, ожиданий, надежд и чувства безысходности; долголетнее истероидное ожидание письма с важным грифом; таинственное исчезновение документов…

Однажды, ожидая в иммиграционном суде очередной бумажки, я наблюдала, как сверхупитанные чернокожие девушки швыряли папки с документами из углов, где стояли их столы, в середину зала в огромный контейнер. Некоторые бумажки вылетали из папок, как упорхнувшие из неволи птички, и их никто не ловил, оставляя на свободе, может, навеки. После этого зрелища, с трудом оправившись от шока, я не удивлялась, что мой оригинал свидетельства о рождении «приказал долго жить» и мое продвижение по бюрократическому лабиринту застряло где-то в темном, не подметаемом углу.

Наконец этот желанный день, сулящий избавление от чувства неполноценности среди счастливых и свободных граждан, наступил.

И вот со строгим письмом о дате и точном, по минутам, времени для явки, я еду на интервью-экзамен, в то время как все американцы прилипли к радио и ТВ в ожидании приговора на ближайшие 4 года.

Втайне надеюсь, что офицерам иммиграционного ведомства, ожидающим результаты голосования за пост президента, будет не до нас, несчастных просителей из слаборазвитых стран (сильноразвитые «туды неходють»). Ведь с приходом нового президента связаны новые надежды на счастливое будущее, обязательно с большими деньгами. К тому же большинство работников этого ведомства в Ньюарке — чернокожие, и возможный новый президент аналогичного цвета, сильно возбудив общественность, просто окрылил наиболее темнокожую ее часть.

По правде говоря, на мой социалистический взгляд, это действительно огромное достижение демократии в стране, где только 230 лет назад было отменено рабство выходцев из Африки. Черный президент в Белом доме? И вся страна в эти часы этого дня балансирует на острие нерва в ожидании результатов голосования. Общество и даже семьи раскололись на «за и против», охрипнув в спорах, погрязнув в ссорах, обидных репликах и испорченных вечеринках.

Но я о себе. В роскошном здании иммиграционной Фемиды чисто и тепло, сумки и карманы проверяют вежливо. В туалетах, правда, напряженка с туалетной бумагой (понятно, расход уж очень большой), но в офисе все организовано достойно: в стаи не сбивают, ботинки снимать не заставляют, стулья удобные, телевизор беззвучно светится, а трудновыговариваемые имена жаждущих свободы со всех концов земного шара звучат старательно и громко.

Офицеры встречают претендентов на право быть равными с ними около указанной объявлением двери, и люди с трепетом исчезают за ней.

В зале тишина, нависает темная аура эмоций — надежд и волнений.

Внешне всё достойно и обманчиво безмятежно. И никто не глазеет по сторонам, сосредоточившись на своих внутренних органах (имеются в виду сердце, мозг и другие, отвечающие за ровное дыхание).

Один из офицеров, высокий белокожий средних лет человек, объявляя фамилию своего очередного ответчика, каждый раз трогательно добавлял в микрофон: «Доброе утро!» и улыбался.

Это наполняло мою и, наверное, чью-то еще душу нежностью и особой благодарностью к этому, безусловно, доброму человеку, наверняка чувствующему состояние сидящих и подбадривающему их своей приветливостью.

Некоторые офицеры открывали из разных углов запертые изнутри двери и долго держали их, пока человек просачивался. Лица были не то чтобы приветливые, но доброжелательные.

Я уже страстно хотела себе того, который желал доброго утра, и ждала, раздумывая в эти минуты о главном — бежать в туалет сейчас или позже…

По немому телевизору кандидат в президенты голосовал, наверное, за себя, с улыбкой для камеры прицеливался бюллетенем к прорези ящика судьбы. А в зале ожидания — застывшие лица.

Но теперь, как говорится, о еврейском счастье…

Меня объявили, и я понеслась к двери № 2 с двумя большими сумками: в одной — тысяча бумаг, вторая — моя каждодневная, в которой есть всё, что может понадобиться в случае, если я окажусь на необитаемом острове. Или, как в прежней советской жизни, чтобы в сумке уместилась капуста, хлеб и колбаса с молоком.

Подлетев к другому концу огромного зала ожидания, я уперлась