Исповедь русской американки - Валентина Попова-Блум

Александра ежедневно ездила на работу и изучала Америку из окна автобуса. На работе шила блузки, выполняя отдельные детали и получая за каждую по 10 центов.

Ирина пошла учиться. Жили на крохотную зарплату матери, поэтому денег катастрофически не хватало. Девушка занимала их в русском студенческом фонде, работала официанткой. Единственным развлечением, которое они себе позволяли, было кино. Больше ничего!

Александра пробовала менять фабрики, и жизнь состояла из длинных фабричных этапов пути и разных хозяев.

О муже и отце они ничего не знали. Сначала пытались что-то узнать, писать, потом перестали ждать и надеяться. Непроходящая боль потери, обида, скитания заслонили тоску по Родине. Только — память!

Потом пути матери и дочери на время разошлись. Мать недовольно, с ревностью приняла Иринино решение уехать учиться в другой штат. Однако дочери очень хотелось отдохнуть от затянувшейся настойчивой и властной материнской опеки.

Александра переехала в Сан-Франциско, где проживало много русских. Обзавелась подругами, появился близкий друг, но решения быть верной памяти мужа не изменила. Осталась вдовой!

Так в труде, воспоминаниях и любви к дочери незаметно пролетело почти двадцать лет. Подступала старость. Но жизнь еще бурлила в ней, и опять проявились сила духа, природные способности и нежелание быть обузой, хотя дочь в это время имела уже возможность обеспечить матери достойную жизнь и отдых.

В один прекрасный день Александра прочла объявление, что требуются люди, хорошо знающие русский язык. Александра заявила о себе, прошла трехступенчатые тесты и длинную проверку и в свои шестьдесят лет выехала на работу в Вашингтон, где трудилась до семидесяти лет. Она никогда не рассказывала об этом периоде жизни. Это было время «холодной войны» с Россией, и, видимо, требовались надежные люди, умеющие молчать. Она пригодилась в свои шестьдесят лет, и последние десять лет ее трудовой деятельности были отданы службе, о которой никто из родных ничего не знает до сих пор. Но она была внутренне горда своей необходимостью стране, давшей ей пристанище.

Александра Мартыновна Лауниц прожила долгую жизнь. Ей приходилось бороться за выживание в разных странах. Долго живя в нужде, а потом довольствуясь немногим, привыкшая к скромной, без излишеств жизни, она провела остаток своих дней в великолепном, роскошном доме дочери и зятя в Принстоне и до конца сохранила некое эстетство, невероятную чистоплотность и любовь к порядку, чувство и понимание красоты.

Она до глубокой старости не потеряла памяти и имела аналитический ум и интуицию в девяносто лет. Интеллект ее не угас и после девяноста — она всем интересовалась и, читая книги (только по-русски), выписывала непонятные ей слова, чтобы потом посмотреть в словаре.

Александра Мартыновна поражала развитым русским языком. Английский она так и не освоила, прожив в Америке 50 лет. В отличие от дочери, приобретшей английский акцент, мать сохранила чистый русский язык без каких-либо территориальных стилей произношения. Забавно, что к тому же она на лету схватывала молодежный сленг, шутливо подстроившись к нему в разговоре. Не только понимала новый для нее стиль, но и принимала с доброй иронией.

Это было невероятно после полувековой жизни в чужой стране, тем более что по-русски она последние 20 лет говорила только с дочерью. Александра уважала Америку, прощая ей всё негативное от не принимаемого ею «американского образа жизни». Она была благодарна этой стране. Она жила в ней и болела за нее. И только очень глубоко была спрятана русская душа и боль за Россию.

Эта женщина оставалась властной до конца своей жизни, хотя иногда понимала свое неадекватное отношение к той или иной ситуации и старалась хитроумно выйти из неловкого положения. Однажды я была свидетелем, как она громким голосом на чудовищном английском в присутствии посторонних «учила хорошим манерам» шестидесятипятилетнего зятя — блестяще образованного американца, очень состоятельного бизнесмена, кормильца и поильца, в чьем доме она доживала последние годы своей жизни. Ирина тогда плакала и говорила: «Билл выгонит из дома маму и меня…»

Александра стремилась подчинить себе не только своих близких, но и животных в доме, удивляясь, почему птичка и кошка не выполняют намеченного ею распорядка… Она управляла до последнего дня своей жизненной силой, своими поступками, желаниями и смогла подчинить своей воле даже жизненный конец: она наметила себе день и место смерти и рассчитала всё до минуты, не желая умереть вне дома. Она ушла не немощной тенью, а быстро и на активной ноте, резко выказав раздражение противоречащему ее желанию совету.

Она сделала всё так, как хотела сама…

После смерти Александры ее единственная дочь Ирина, урожденная баронесса, пожилая, тихая и невероятно добрая женщина, встреченная нами в полночь на Принстонском перроне, осталась наедине с депрессией.

Женщина, готовая помочь всем, будучи к своим семидесяти годам одинокой, закомплексованной, грустной, неуверенной в себе, боящейся своего мужа-миллионера и грустившая в своем роскошном доме, сидя перед окном, выходящим в великолепный сад и огромный парк.

Я провела с ней рядом пару лет, дружила с ней, развлекала ее, угощала русскими пирожками и писала эту историю для очищения ее души от страшных воспоминаний, пронесенных через всю жизнь. Что-то было в ее прошлом до американской благополучной жизни тайное, глубоко запрятанное, чего она боялась. Может, немец, описанный в ее рассказе, не до конца понятный или что-то другое.

Две ее взрослые дочери были далеки от нее, хотя иногда навещали, что ее пугало; они называли мать Ирины «бабушкой, которая гладит белье» и не любили Александру.

Муж Ирины был занят работой, меценатством пианиста Е. Кисина, строительством шикарного русского ресторана в Манхэттене и своими делами, и хотя он приезжал в Принстон, как на дачу, каждые выходные с подарками для Ирины (платья, шляпы, сладости), она не проявляла радости; пугливо, как птичка, трепетала и была словно парализована, молча воспринимая его активность в доме, на кухне (он любил готовить), считая его порции спиртного, и ждала, когда он уедет в город. Мама, пока была жива, тоже не выползала из своего отсека. Они боялись, что он их выгонит.

У Ирины бывали суицидальные порывы, и однажды они удались…

Я уже не жила в