К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. - Георгий Чиж

Входят...

«Пять аршин на шесть, – мысленно определяет Лисян­ский, осматриваясь, – высота до потолка около четырех...»

На покрытой густой плесенью деревянной стене – отсы­ревшая одежда, на кое-как подвешенной полке – книги, на деревянном некрашеном столике – бумаги и вместо лампы ситхинский «чадук». В углу – постель из набитого мхом тюфяка и такой же подушки. На простыне лежит, видимо вместо одеяла, дорожный суконный плащ. Весь угол комнаты в воде, которая доходит до половины обеих ножек косо стоящей койки.

На немой вопрос гостей хозяин окончательно конфузится и пытается объяснить:

– Каждый день вытираем плесень со стен... С весны все дожди, сыро... Сегодня, видимо, еще не вытирали... А это, видите ли, – кивает в сторону кровати, как бы отвечая на вопрос, – ночью дождь шел... с площади натекло. По-на­стоящему надо бы приподнять этот угол дома, да как-то все руки не доходят... Ну, это все неинтересно, – прерывает он себя, – пойдемте обедать, нас ждут...

На следующий день все ночевавшие на берегу своим видом возбуждали сочувствие и смех: распухшие физиономии кровоточили, под слипшимися глазами образовались багро­вые пятна. Это оставила следы мошка, но не сибирская, а еще злее. Особенно ядовитыми оказались укусы москитов и маленького насекомого вроде черной мушки с белыми лап­ками.

Побывали и на горе Эчком. Оказалось, что его кратер на­полнен снегом, который летом оседает, тает и образует бас­сейн – водой его питаются бегущие с горы чистые, веселые ручейки. Запасались противоцинготными средствами: диким щавелем, моченой брусникой, брусничным соком, диким лу­ком, чесноком, сельдереем, ложечной и огуречной травами, сараной и ягодами – шикшей, черникой, смородиной, мали­ной. Грузились. Принимали гостей.

Не скоро и с различными церемониями собрался получать своего сына-аманата, прибывшего на «Неве» из Кадьяка, глав­ный ситхинский тойон Сагинак, настолько важный, что даже для удовлетворения естественных потребностей заставлял себя носить на плечах. Он прибыл со свитой на двух больших батах, в сопровождении трех байдарок. Подходя к берегу, сопровождающие затянули разноголосицей какую-то песню. На носу передней лодки стоял почти голый колош и, держа в одной руке содранную орлиную шкурку, вырывал из нее пух и сдувал его на воду. Остальные с тойоном во главе, стоя в лодках, плясали на месте. Тойон при этом в такт и не в такт махал орлиными хвостами.

Лодки причалили, но гости не выходили из них, наслаж­даясь специально для них устроенной на берегу пляской чугачей. Появился отряд кадьяковцев. Кадьяковцы подняли лодки с людьми и тойоном прямо с воды и опустили уже на суше.

– Хорошо бы этих американских чванных древлян, по примеру святой Ольги, бросить в яму и закопать, как вы ду­маете? – спросил Лисянский Баранова.

Не выходя из лодок, гости продолжали несколько минут любоваться плясками, после чего тойон был положен на ковер и отнесен в назначенное для приема место. Туда же были отнесены и остальные гости, но не на ковре, а на руках.

Посольство пировало на берегу у Баранова до утра, и только на следующий день состоялась церемония передачи подросшего и располневшего сына.

Побывал в гостях на «Неве» и знаменитый Котлеан, уже не главный, а простой тойон, но еще более важный, чем пре­жде, во всем подражавший главному.

Прежде чем пристать к берегу, он прислал Баранову в по­дарок одеяло из черно-бурых лисиц, а Баранов отдарил его табаком и синим халатом с горностаями. Свита, получившая табак от Лисянского, одарила его корнем джинджами, ков­рижками из лиственничной заболони и бобрами.

Котлеан признал себя виновным в восстании и разрушении Ситхи, но обещал впредь оставаться другом. Несмотря на более чем холодный прием, он прогостил четыре дня.

В день отплытия Лисянский сказал Арбузову:

– Я решил на Сандвичевы острова не заходить и взять курс прямо к островам Ландроновым.

– Почему? – спросил Арбузов, разглядывая на карте прочерченную капитаном толстую синюю черту маршрута.

– А видите ли, я хочу пройти по тем местам, где капитан Портлок в тысяча семьсот восемьдесят шестом году поймал тюленя. А мы, когда шли на Кадьяк, видели что-то похожее на выдру. Может, удастся что-нибудь открыть... – задумчиво проговорил Лисянский и продолжал: – Пройдем по неизве­данному пути до самых тропиков. При этих условиях мы, быть может, наткнемся на остров, о котором перед нашим отплытием из Кронштадта писал Крузенштерну граф Ру­мянцев.

Граф действительно писал, что будто уже в древние вре­мена в трехстах сорока немецких милях от Японии открыт был большой и богатый остров, населенный просвещенными белыми людьми.

Безветрие заставило «Неву» лечь в дрейф вблизи крепости. Этим воспользовался Баранов. Он еще раз приплыл на «Неву» проститься.

– Хочу еще раз поблагодарить вас, Юрий Федорович, за услугу, которую вы оказали здесь России со своими офице­рами и матросами, – говорил Баранов, крепко пожимая руку Лисянскому. – Ведь без этого форпоста мы не только не могли бы двинуться дальше, но потеряли бы навсегда с таким трудом добытое...

Внезапно подул крепкий северо-западный ветер – проща­ние пришлось ускорить. Выпили по бокалу вина, обнялись. Баранов спустился в шлюпку и долго махал платком, взлетая на гребни волн.

– Полюбил я этого чудака и уважаю за труды в пользу отечества, – сказал Лисянский Арбузову, проходя в каюту. – По-моему, Российско-Американской компании лучшего начальника в Америке не найти.

– Исключительный человек...

«Нева» бежала не задерживаясь. Котики, кулички, тре­угольные ракушки, плавающие по морю, как цветки, служив­шие котикам пищей, и... ни малейшего признака земли. До­стигли 1650 долготы и спустились к югу. Сильный западный ветер нагнал мрачно насупившиеся низкие тучи. Взяли курс на Ландроновы острова.

Становилось все жарче и жарче, несмотря на октябрь. Гребные шлюпки рассохлись, стеньги и бушприт, сделанные из елового леса, расщелились, пришлось наложить найтовы. Появились тропические птицы и летучие рыбы.

– Смотреть в оба, парусов поменьше, – предупредил ка­питан вахтенного офицера и добавил: – Земля, несомненно, близко...

Действительно, весь день кругом плавали касатки, бенеты, лоцманы-рыбы, с криком носились белые, с черной опушкой на крыльях чайки, узкокрылые, с закорюченным клювом и вилкообразным хвостом буро-черные фрегаты. Они, побле­скивая то зеленым, то пунцовым металлическим отливом сво­его оперения, спокойно кружили среди разных тропических непуганых птиц.

Становилось темно, душно, жарко... Лисянский сунул руку в карман, чтобы вытащить носовой платок и обтереть влаж­ное, несмотря на ветер, лицо, но так и застыл прислушиваясь. До слуха долетело царапанье днища обо что-то острое и же­сткое. «Мель?» – пронеслась в голове жуткая догадка...