Красивые, двадцатилетние - Марек Хласко

Роберт умолк; они все переглянулись. Я смотрел в окно; дождя сегодня не было. На улице перед домом росло дерево, названия которого я не знал, и я подумал, что хорошо бы через месяц прийти и поглядеть, какое оно в цвету. Но потом вспомнил, что Роберт всегда заставлял меня сравнивать женщин с молодыми деревьями весной, и повернулся к окну спиной.

— Сколько вам лет? — спросил хозяин.

— Тридцать два.

— Я бы дал вам по крайней мере на десять больше.

— Можете и впредь так считать. Мне все равно.

— Зато мне не все равно, — сказал он. — Если вы всерьез хотите, чтобы я участвовал в этом деле.

— Да ведь лучше расклада не придумаешь, — сказал Роберт. — Боже, ну как же вы ничего не понимаете! Во- первых, у этих его невест климакс закончился еще во время русско-японской войны. Во-вторых, каждой хочется, чтобы малый выглядел хотя бы не моложе ее. Посмотрите на него и посмотрите на этих молодых актеров. Они все дети: Делон, Дин, и этот чертов Брандо тоже как огурчик, хотя изо всей этой банды один что-то умеет. А теперь поглядите на него. Это больной человек. С телом у него все в порядке, больна душа. Впрочем, вам этого не понять.

Он замолчал. Все трое застыли, уставившись на меня. Мне на них смотреть не хотелось; я опять взглянул на дерево за окном, и опять мне припомнилось, что все эти наши невесты, из которых давно сыплется песок, похожи на молодые деревья весной. И что мне нужно их сравнивать с соловьиной песней, с тихим утром и с чем-то еще — с чем, я уже забыл, но Роберт помнил.

— Если б он отпустил длинные волосы, выглядел бы гораздо моложе, — сказала хозяйка дома.

— Он должен выглядеть так, как выглядит. О своей внешности он не заботится. Вы знаете, что я не позволяю ему пользоваться одеколоном после бритья? Бреется он, потому что надо бриться, а на остальное ему плевать. Он любит только свою собаку и память о своей девушке, которая от него ушла. — Роберт повернулся ко мне: — Давай фото.

Я вытащил из кармана фотокарточку и протянул хозяйке дома. Она поднесла снимок к глазам и немедленно отдала мне обратно.

— Не знала, что ваша девушка лысая и со вставными зубами, — сказала она. — Ей бы по крайней мере не следовало улыбаться.

— С тебя ни на секунду глаза нельзя спустить, — сказал Роберт. — Он перепутал очередность. Это фотография того типа, к которому ушла его девушка.

— А зачем ему его фотография?

— Он мазохист. Ненавидит себя самого еще сильнее, чем человека, который отнял у него женщину. Вы когда-нибудь думали о самоубийцах? Вам известно, что современная психиатрия считает самоубийство ярчайшим проявлением ненависти к себе? Нет? Не интересовались? Жаль. В мировой литературе описан только один самоубийца, который кончает с собой, испытывая нежные чувства даже к пауку, ползущему по стене. Не читали? Значит, вам не понять, что эта фотография — первый шаг.

— И все же я бы рекомендовал вам отпустить длинные волосы, — сказал хозяин дома и попросил жену: — Будь добра, принеси из холодильника чего-нибудь выпить. Я устал.

Она встала и ушла, а я посмотрел на него и улыбнулся. Он тоже улыбнулся.

— Нет, — сказал я. — Напрасно вы улыбаетесь. Вам кажется, что женщины любят мужчин, которые моложе их, но это вовсе не обязательно. Вы судите по себе, поскольку вам нравятся молоденькие проститутки. Как, например, эта.

Я вытащил из кармана карточку и дал ему.

— Вот почему я не мог показать эту фотографию при вашей жене, — сказал я. — Ничего я не перепутал. Просто боялся, что вы с собой не совладаете и побледнеете или вас бросит в пот. Я вас не знаю. И предпочел не рисковать.

Он тяжело вздохнул.

— Теперь я вижу, дело у нас пойдет, — сказал он и протянул мне руку; я ее пожал, а потом то же самое сделал Роберт. — Вы знаете, где она сейчас? — спросил он шепотом.

Я не успел ответить: его супруга уже вернулась с подносом, на котором стояли четыре стакана виски с содовой.

— Один стаканчик ему не повредит, правда? — спросила она у Роберта.

— Ладно уж, — сказал Роберт. — На прощанье: мы ведь уже обо всем договорились.

Мы выпили виски и поставили стаканы на поднос. Хозяин дома долго сидел не шевелясь, только потирал темя.

— Видите ли, — сказал наконец он. — Все, что у нас есть, принадлежит нам обоим. Мне и моей жене, поровну. Дом, машина, деньги.

— Зачем вы об этом говорите? — спросил я. — Я не собираюсь разводить вас с вашей женой.

— Не в том дело. Я хочу сказать, что деньги, которые мы вложим, наши общие, и решение мы должны принять сообща. Понимаете?

— Да.

— Будьте любезны, спустите на секундочку брюки.

— Вы же знаете, что я не еврей. На этом все и строится. Разные языки, разные ментальности — нет такой идиотки, которой бы не захотелось преодолеть этот барьер.

— Я другое имел в виду. Ради бога, поймите меня правильно.

Я снял штаны и встал. В стакане у меня оставалось еще немного виски; придерживая спущенные до колен брюки, я не спеша взял другой рукой стакан и выпил виски до дна.

— Скажете, когда можно будет одеться, — сказал я. — Но если это затянется, я попрошу еще стаканчик.

Хозяин дома посмотрел на жену.

— Ну что? — спросил он.

— Откуда я могу знать?

— А кто может знать?

— Заранее никогда не угадаешь.

— Но глаза-то у тебя есть.

— Это еще ни о чем не говорит.

— Откуда ты знаешь?

— В том-то и дело, что не знаю.

— Как не знаешь? Откуда тебе известно, что ты не знаешь?

— Ну откуда же мне знать?

— Нет, погоди. Ты уже сказала, что не знаешь. Как ты можешь знать, да или нет?

— Попрошу еще виски, — сказал я. Но они меня даже не услышали.

— Не знал, что у тебя такой богатый опыт, — сказал он. — Раньше ты ничего подобного не говорила. А тебе всего двадцать один год.

— Я тебе сказала, что не знаю.

— Нет. Ты сказала, что этого нельзя знать. Откуда ты можешь знать наперед?

— Я тебе сказала именно, что не знаю, — крикнула она.

— Иногда, когда человек говорит «не знаю», это означает больше, чем если б он сказал, что знает все.

— Перестань на меня кричать.

— А ты почему кричишь? Коли уж у тебя такой большой опыт в обращении с мужчинами, следовало бы знать, что я не из тех, от которых можно криком чего- то добиться, — заорал он.

— Дайте мне, пожалуйста, виски, — сказал я.

— Заткнись, — прикрикнул он на меня. — Я хочу, чтоб она сказала, тратить мне мои деньги или нет?

— Твои деньги? — удивилась она. — А когда они у тебя были? Если б не мой отец с его денежками, ты бы сейчас вкалывал на стройке за триста фунтов в месяц.

— Твой отец не дал мне и половины того, что обещал.

— Вот, значит, как?

— Что как?

— Ты женился на мне ради денег, — сказала она. — Я всегда это подозревала, но не хотела подымать разговор, Что ж, благодарю за откровенность. Спасибо.

— И тебе спасибо.

— Еще бы. Столько денег, сколько дал тебе мой отец…

— Я тебя не за деньги благодарю. Я тебя благодарю за откровенность. Сегодня я много чего про тебя узнал. Жаль, ты мне раньше всего этого не сказала. Сколько у тебя до меня было мужчин?

— Уж конечно, не столько, сколько ты получил от моего отца денег, — сказала она.

Он ударил ее по лицу; я застегнул брюки и, взяв поднос, пошел на кухню. Бутылка виски стояла в холодильнике; я налил не скупясь во все четыре стакана и вернулся в комнату.

— Только не нервничайте, и все будет хорошо, — сказал я. — Выпейте по стаканчику. — Я подал им стаканы и сказал хозяину дома. — К сожалению, вы не правы.

— Заткнись, — сказал он. — И не вмешивайся в чужие дела.

Жена вышла, вся в слезах, в другую комнату. Он постепенно успокаивался.

— Хорошо, — сказал он. — Когда она приезжает?

— Через месяц, — сказал Роберт. — Самое позднее, через пять недель.

— Если приедет, мы это дело провернем. А сейчас извините. Мне надо идти к жене. Кажется, я и вправду переборщил.

— Все утрясется, — сказал Роберт. Мы вышли на улицу; дождь еще не зарядил, но, посмотрев на море, я понял, что он вскоре начнется и будет лить до рассвета. Мне не надо было, как другим, смотреть ни на небо, ни на солнце; море было единственной женщиной, которую я любил. И с которой не требовалось разговаривать. А оно уже утратило зеленый цвет и быстро темнело; и на белых гребнях волн, с шипеньем набегавших на пустой песчаный пляж, померкли светлые солнечные блики; ну в точности женщина, которую любишь и которая ушла в ночь с другим.

— Я дурак, — сказал я.

— Почему?

— Это моя последняя любовь.

— Море?

— Да.

Роберт остановился, задумавшись, и на лбу его, конечно же, выступил пот.

— До чего ж ты мерзкий, — сказал я. — Никто тебе этого не говорил?

— Говорили. Но мне все равно. Я думаю, хорошо ли это?