На край света - Владимир Кедров

К берегу тем временем сбегались все оставшиеся в зимовье люди, махая шапками и выкрикивая приветствия.

Коч пристал к крутому берегу. Дюжие руки перебросили на борт длинные вымостки, и Дежнев, по обычаю, первым сошел на берег. Степан Вилюй доложил, что в зимовье «все, слава богу, благополучно».

Охотники стали выгружать на берег тяжелые кули с моржовыми клыками. Чекчой, радуясь не меньше дежневцев, ахал и восхищался при появлении каждого куля.

— Великую казну мы собрали государю, — сказал Дежнев, — а вот отпровадить ее к нему трудно. Думал я отпустить ее морем вокруг Большого Каменного носу, да дюже труден тот путь. Чукчи говорят, что не во все-де годы льды относит от берегов в море.

— Мы знаем Студено море. Сувои-воронухи[140] мы также видели у берега, — сказал Степан Сидоров. — Без доброй судовой снасти, без доброго паруса и якоря как идти?

— Еще государева казна потонет, — проговорил Фомка. — Что тогда делать?

— Вот то-то и есть, — задумчиво сказал Дежнев.

— Хозяин! Семен! — Чекчой схватил Дежнева за рукав. — Хочешь, мои братья отвезут казну на оленях? Через Камень. На Анюй-реку! На Колыму отвезут.

— А возьмутся ли? — спросил его Дежнев с некоторым сомнением.

— Я попрошу. Дай им только железа дельного[141]. Отвезут.

— Ну, Чекчоюшка, попроси. Очень меня уважишь. Я в долгу не останусь. А куда это ты глаза пялишь, проказник?

— Красивая женщина! Очень. Чья?

— Это Кивиль… Но что это?!

Дежнев насторожился, прислушиваясь к неясным крикам, доносившимся со стороны верховья реки. Люди переглянулись.

Из зарослей тальника показалось трое юкагиров верхом на оленях. Всадники криками и ударами понукали оленей, но загнанные животные едва двигались. Шагах в ста один из оленей споткнулся и грохнулся оземь. Соскочивший с него всадник, не обращая внимания на издыхавшее животное, побежал дальше, к Дежневу.

Лица прискакавших юкагиров были измучены, грязны и окровавлены. Их одежда была разорвана.

— Карбурга! Чена! Дядя Одылдай! — беспокойно выкрикивал Чекчой, узнавая прибывших.

У старшего брата Чекчоя, Карбурги, был рассечен лоб, а левая рука висела плетью. У дяди Одылдая левый глаз был выбит и кровоточил. Перекошенное лицо Одылдая и скрип его зубов показывали, как он страдал от боли. Средний брат Чекчоя, двадцатилетний Чена, видимо, отделался легче своих спутников. Лишь синяк под глазом свидетельствовал о его участии в схватке.

Перебивая друг друга, юкагиры рассказывали, что их стойбище разгромлено коряками.

— Что за люди напали? Откуда? — допытывался Дежнев.

— Из-за Камени, — поспешно ответил Чена. — Много воинов.

— С Пенжины-реки те коряки, — уточнил Карбурга. — Пятеро коряков было на каждого ходынца, — прибавил он, видимо стыдясь поражения, понесенного его племенем.

— О-хо-хо! — стонал Одылдай, сжимая виски. — Вот как больно!

Из уцелевшего глаза юкагира выбежала слеза и, оставляя след, потекла по щеке.

— Дядю Негальбу убили, — сказал Чена.

— Деда Чепачея убили, Уянду убили, — перечислял Карбурга. — А! Сил нет! Жен и детей с собой увели!

Глядя на искаженное гневом и горем лицо Карбурги, Дежнев вспомнил, что Карбурга недавно женился.

— Большое горе, — посочувствовал Дежнев.

— Ай-яй-яй! — стонал Одылдай. — Многих убили. Юрты погромили. Оленей угнали. Чем жить?

— От черного — крестом, от свиньи — пестом, а от лихого человека, видно, ничем, — вздохнул Фомка.

— Хозяин Семен! — вдруг вскричал Чекчой, обращаясь к Дежневу. — Ходынцы платят царю ясак. Оборонит ли он нас?

— Ты большой воин, приказный! — подхватил Карбурга. — Просим защиты. Помоги отбить жен и детей.

— Ой-ой! — всхлипывал Одылдай. — Помоги, приказный, отбить и оленей.

— Как без оленей отвезти твою казну на Колыму? — прибавил Чекчой.

— За правду бог и добрые люди, — ответил Дежнев. — Мы вам поможем.

— Ты хороший человек! — обрадовался Чекчой.

Повеселел и Карбурга, думавший о молодой жене: «Может быть, я снова найду свою Пенгу!»

Тем временем подошло несколько ходынцев, стекавшихся к русскому зимовью, своему единственному прибежищу. Многие из них были ранены. Некоторые прибыли на оленях, большая часть пешком.

— Знаешь ли ты, Карбурга, куда отошли коряки? — спросил Дежнев.

— На полдень. Назад на Пенжину.

— Нет ли отсель прямой тропы на их путь?

Юкагиры заговорили меж собой по-своему.

— Есть тропа, — вдруг уверенно сказал Карбурга. — Есть дол, что выведет на их путь. Коряки идут перевалом. Там — дальше.

— Коряки пойдут неспешно, — рассудил Фомка. — Со стадами оленей не больно заспешишь.

— Догоним, — уверенно сказал Степан Вилюй. — Ловит волк, да ловят и волка.

— Тебе идти в погоню, Федот, — сказал Дежнев есаулу Ветошке. — Сколько людей тебе надобно?

— Бойцов бы пятнадцать, да, верно, столько не дашь.

— Не дам. Нужно рыбу ловить. Возьмешь одиннадцать человек, сам — двенадцатый. Да ходынцев столько же будет, коль не больше. Кому идти, сам выберешь. Поход скорый. Бери людей помоложе, из тех, у кого руки чешутся. Пашку вот возьми, — показал Дежнев на Кокоулина.

Тот ухмыльнулся, довольный, и задорно тряхнул головой, потирая руки.

Часу не прошло, как отряд Ветошки, позвякивая саблями, широким шагом вышел из зимовья на «паужник», как землепроходцы называли юго-западное направление[142]. За спинами бойцов висели пищали и мешки с едой. На плечах казаки несли бердыши — грозное оружие для пешего рукопашного боя. Впереди, рядом с Ветошкой, шли проводники — Карбурга, Чекчой и Чена. За русским отрядом спешили оправившиеся юкагиры, которых собралось уж человек около двадцати. Дежнев вооружил их саадаками, копьями и топорами.

Ветошка догнал коряков. «Огненный бой» русских сделал свое дело. После первого же залпа коряки побежали. Пленные женщины и дети с радостными криками бросились к мужьям и отцам. Юкагиры погнали своих оленей назад к ходынскому стойбищу.

Необходимость доказывать свое первенство в открытии моржового промысла на Анадыре тяготила Дежнева. Он знал, что это нужно, что он должен защитить не только свои интересы, но интересы всего отряда. Однако осенняя охота на оленей, постройка избы и нового коча, заготовка дров — эти жизненно важные хлопоты — до самого февраля мешали Дежневу заняться отпиской воеводе.

В феврале наступили бураны. Работы прекратились, и Дежнев засел за обстоятельную отписку. Она писалась почти полтора месяца при свете коптящих сальников. Никто из отряда Селиверстова в избу не допускался, но сподвижники Дежнева принимали горячее участие в обсуждении и сочинении отписки.