За чужую свободу - Федор Зарин-Несвицкий

И за что? За что? Вдали от родины, среди чужих полей! Какая судьба велела обездолить родину ради чужой страны! Перед лицом истинного страдания меркли странные мистические мечты, увядали красивые фразы, и бесконечно дорогой казалась жизнь каждого из этих страдальцев. И казалось Ирине, что только душа, оторвавшаяся от всего земного для любования собою, одинокая в пустоте эгоизма и безумно возомнившая себя вершительницей воли Божией, могла не содрогаться при виде этих страданий…

Не довольствуясь своим лазаретом, Ирина ежедневно отправляла людей справляться, где возможно, из каких полков прибыли раненые.

Рано утром Никита Арсеньевич получил от Новикова записку: «Любезный князь, сейчас ко мне привезли тяжело раненного корнета Белоусова нашего полка. Дома уход невозможен. Не найдется ли места у княгини?»

Получив это письмо, князь сейчас же прошел к княгине. Письмо сильно взволновало его. Ведь это товарищ Левона. Княгиня собиралась уходить.

– Вот прочти письмо от Новикова. Можно ли это сделать? – спросил он.

Ирина дрожащей рукой взяла письмо, пробежала его и прерывающимся голосом сказала:

– Да, да, и как можно скорее… я пойду… пошлю носилки… Бедный мальчик… Он вместе с Левоном!.. Это ужасно… Я сейчас…

Видя ее волнение и услышав упоминание о Левоне, князь упрекнул себя за то, что обвинял ее в безучастии к Левону.

Он поцеловал ее руку и сказал:

– Я сам сейчас поеду к Даниле Ивановичу… Будем верить, что с Левоном ничего не случилось…

– Идите, идите, – торопила его Ирина.

Гриша лежал, тяжело дыша. Его бледное безусое лицо казалось детским. Изредка у него вырывался стон или бессвязные слова. Бледный, как простыня, сидел около него Новиков.

– Он был в сознании, когда его привезли, – шепотом говорил князю Новиков, – но скоро опять лишился сознания. Он ранен штыком в грудь. Его подобрал и привез его денщик.

– Он ничего не говорил? – спросил князь.

– Нет, только сказал: «здравствуй», потом – «худо мне», и прибавил: «все погибло»… Но его денщик, – продолжал Новиков глухим и дрожащим голосом, – рассказал мне, что пятый уланский почти истреблен… Ах, зачем я не был с ними! – закончил Данила Иванович, закрывая глаза рукой.

– А Левон? – едва слышно спросил князь.

Не отнимая руки от глаз, Новиков беззвучно ответил:

– Левон со своим эскадроном атаковал неприятельскую батарею. Половина эскадрона не вернулась, в том числе и Левон.

Наступило молчание.

– Мама, мама, – послышался нежный, жалобный голос Гриши.

Ему ответил короткий, тяжелый стон.

Новиков опустил руку и оглянулся. Спиной к нему, прижавшись лбом к стеклу, стоял князь. Его плечи судорожно вздрагивали.

Тихонько вошли люди с носилками. Князь подошел к Грише и осторожно и нежно, поддерживая ему плечи и голову, приподнял его. Другие помогли, и Гришу бережно уложили на носилки. Новиков хотел встать, но не мог. Он перекрестил Гришу и, закрыв лицо руками, остался на стуле. Гриша тихо стонал, не открывая глаз.

Бахтеев сам проводил носилки.

Ирина встретила его тяжелым, напряженным, вопрошающим взглядом.

– По – видимому, он ранен тяжело, – произнес князь. Ирина молча продолжала смотреть на него.

– А о Левоне известий нет, – закончил князь, отворачиваясь.

VIII

Тревожные дни в Праге сменились ликованием. Пришла весть о победе при Кульме. Прага вздохнула свободно. Отныне всякая опасность была устранена. Но зато город наводнился новыми ранеными. Бахтеевы за недостатком помещений для раненых переселились во второй этаж своего дворца, предоставив роскошные апартаменты нижнего этажа под раненых. Немногочисленные доктора сбивались с ног, не зная ни минуты покоя. Находившийся в это время в Праге знаменитый хирург Грубер деятельно работал у Бахтеевой.

Рана Гриши давала мало надежд на выздоровление. Он редко и не надолго приходил в себя, но расспрашивать его не представлялось возможным.

Многие из дам поспешили уехать в Лаун, недалеко от Теплица, где находилась главная квартира. Одни торопились узнать о судьбе своих близких, другие узнать свежие новости. В Лауне начинался настоящий съезд генералитета, министров, дипломатов и всякого чиновного люда. Государь большую часть времени проводил в Теплице у австрийского императора. Выехала к императору и великая княгиня Екатерина Павловна.

Никита Арсеньевич просил Евстафия Павловича тоже съездить в главную квартиру, навести справки о Левоне. Евстафий Павлович, всегда искавший возможности быть на виду у сильных мира сего, с удовольствием согласился и тотчас выехал. Он вернулся через несколько дней, добросовестно исполнив поручение. Он искал и спрашивал, где только мог, начиная со штаба и кончая всеми встречными офицерами. О пятом драгунском он не узнал ничего нового. О Левоне сведений нет. По донесениям командира полка можно думать, что он погиб; в числе раненых его нет, но не исключается возможность, что он и в плену. Но Никита Арсеньевич не очень предавался надежде, что Левон в плену. Слишком безумен был его подвиг. Недаром никто из оставшихся с ним не вернулся назад.

Ирина распорядилась, чтобы Гришу перенесли к ним в дом. Этот юноша стал особенно дорог ей.

Пронская наконец дождалась своего мужа. Его привезли тяжело раненным из‑под Кульма, где так геройски бились кирасиры ее величества. Пронская была потрясена этим несчастьем и отнеслась к мужу со всей пробудившейся нежностью былой любви. Так как рана его была очень серьезной, то она попросила Ирину принять его во дворец, где постоянно работал Грубер. Ирина, конечно, охотно согласилась. Пронский все время был в сознании, хотя страдал ужасно (он был ранен осколком снаряда в живот), но старался шутить и с редким мужеством переносил свои страдания. Только когда к нему со своей тихой улыбкой в первый раз подошла Ирина, его лицо дрогнуло и на мгновение приняло страдальческое выражение.

– Вы очень страдаете? – наклонившись к нему, спросила Ирина.

– Не от раны, – едва слышно произнес он.

Ирина вспыхнула и отвернулась.

Страшная тоска овладела Новиковым. Ему казалось, что он потерял все в жизни – любимую девушку, друзей – и остался один, никому не нужный… С горькой улыбкой вспоминал он свои горделивые мечты об общем благе, о каком‑то светлом подвиге. Где это все? Первая буря, налетевшая на него, сломала его душу… Даже умереть рядом с другом не удалось! О, он не отпустил бы его одного! Он чувствовал, что та же могучая сила, сила непобедимой любви гнала князя туда, на эти батареи, где он пал смертью героя и мученика. Он искал смерти и нашел ее… Новиков не верил, что князь мог остаться жив в этом аду.

В один грустный день вернулся Егор. На него было жалко смотреть – худой, бледный, с измученным лицом, с выражением истинного горя. Он привез с собою помятый кивер, с тисненным внутри княжеским гербом и буквами Л. Б. и обломком сабли с золоченым эфесом. Это все, что он нашел от своего барина. Он рассказал Новикову свои приключения. После отступления союзников французы велели местным жителям заняться уборкой трупов. Егор узнал, что появившиеся мародеры и из французской армии, и из местных жителей, и особенно немцы – дезертиры из союзной армии грабили трупы и добивали тяжело раненных.

Удивительно, как при полном незнании языка Егору удалось добыть свои сведения. Но уже давно известно, что русские солдаты легко объясняются со всеми национальностями.

Егору удалось найти место роковой батареи. Там еще валялось много не убранных, но уже раздетых трупов. Большинство были французы. Большая часть убитых здесь была погребена раньше в общей могиле. Там он и нашел этот измятый кивер и втоптанный в землю, не замеченный мародерами золотой эфес сломанной сабли. Он узнал также, что многие тяжело раненные были подобраны сострадательными саксонцами и оставлены ими у себя. Егор обегал все окрестные деревеньки. Действительно, видел много и своих, и немцев, и французов, но князя нигде не было, и в одном доме старик саксонец передавал, что сам слышал, как французский офицер на утро боя сказал своим солдатам, чтобы никто не смел ничего брать с тела русского офицера, но этого тела он не видел.

Затем Егор подробно рассказал о судьбе пятого драгунского, его потерях и мужестве, рассказал о последних днях своего барина и закончил, заплакав:

– Видит Бог, сами напросились на смерть… Искали ее… тяжко что‑то было им…

«Да, тяжко», – думал Данила Иванович; он не знал, что именно случилось, но глухое чувство озлобления наполняло его душу при мысли о княгине Ирине.

Чувство острого горя, казалось, придало ему силы. Он словно сразу окреп.

– Ты пока останешься здесь у меня, – сказал он Егору. – Мне надо еще разобраться в вещах князя, оставшихся здесь. И потом отправить их старому князю.