Война магов - Александр Прозоров

Итого — двадцать семь доверху набитых саней!

Правда, нужно признать, помимо барахла, понадобилось прихватить еще и сено с овсом — для лошадей, да ратное снаряжение — два десятка новобранцев князь забрал с собой. В походе приглядеться, Пахому дать в руки для обучения. Без дядьки ведь тоже не отправишься!

Утешало одно: все бабки и девки ехали не верхом, а в санях под пологами и шкурами. Это сильно упрощало остановку на ночлег и отправление в путь. Не нужно разбивать никакого лагеря: корм холопы лошадям задали, поели — и под пологи. Баб теснить, самим греться. Только пару дежурных у костра оставить, и вся недолга. А утром точно так же — на свет холопы выбрались, подкрепились, в седла — и в путь. Четыре дня до Волхова, семь дней вверх по реке, еще два — по зимнику через Ильмень. А там, считай, уж и дома: всего девять дней вверх по Ловати до Великих Лук и последний переход — от крепости к отцовской усадьбе.

Тут немедля закрутился праздник: пир, баня с дороги, продолжение пира, отдых с дороги, и наконец — настоящий пир, на котором и выпить можно от души, и перекусить вдосталь, и поговорить обо всем, что случиться успело. Отдохнув три дня, супруги отправились к старому князю Друцкому — чтобы опять попасть в водоворот радости еще на двое полных суток, со взаимными подарками, поздравлениями и величаниями. Вернувшись в детскую свою светелку и денек отдохнув уже от празднеств, Андрей наконец-то смог улизнуть от посторонних глаз, тихо оседлать вороную лошадь и умчаться почти забытым путем в заветную пещеру: на Козютин мох, за густые шиповники, в чавкающие топи, в логово старого волхва и чародея, к своему учителю и злому гению — к старому Лютобору.

Здесь ничего не изменилось. Как и два, и пять лет назад Зверев прошел через три полога, над которыми струился сизый дымок, спустился по вырубленным в слежавшейся глине ступеням.

— Здрав будь, учитель, — кивнул Андрей и выложил на стол объемистый тяжелый мешок. — Скажи, Лютобор, у тебя тут за последние триста лет хоть что-то переделывалось?

— А к чему менять, коли и так все хорошо? — хрипло усмехнулся безусый и безбородый старик с белым морщинистым лицом. На плечах его лежал серый суконный балахон, подвязанный кожаным ремешком с двумя ножами и вышитым кисетом, над ремешком не очень сильно, но заметно выпирало брюшко. Князю показалось, что чародей все же немного сдал после их последней встречи. Хотя, конечно, ему могло и померещиться.

— Помню, зимой к тебе смертные не очень хаживают, мудрый волхв. Вот, привез угоститься. Полть барашка, окорок кабаний, пироги свежие, хоть и остыли уже, рыбки копченой, мяса вяленого и сушеного, судаков трех добрых. Ныне холодно. Отложишь на ледник — ничего с ними не сделается. А еще вина бургундского привез. В Москве специально для тебя бутыль взял, так что не сомневайся, привозное, от схизматиков. Не в кабаке для бурлаков мешали. Попробуй, чем в иных землях гостей угощают. Глядишь, и самому умирать не захочется.

— Знатное угощение, чадо мое, знатное… — Колдун поворошил угли в очаге, протянул к ним белые, как снег, ладони, несколько раз сжал и разжал пальцы. — В честь чего ты, отрок, праздник такой затеял?

— Ты, учитель, вестимо, давно в зеркало Велесово не заглядывал. — Андрей прошел вдоль вкопанных в стену полок, выбрал две глиняные кружки, вернулся к столу. — Помнишь, о чем ты мне сказывал при нашей встрече? О том, как через тридцать лет общими усилиями, одним крепким ударом сразу с трех сторон Польша, Османская империя и Казанское ханство сомнут Россию и уничтожат ее начисто. Останется от русских земель лишь маленький клочок у самого Северного моря.

— А как же, — согласился старик. — Сказывал о сей грядущей трагедии.

— Ну и что, Лютобор? Где ныне это твое Казанское ханство?

— Ныне? Ныне оно в поклоне у царя русского, столицу свою отстраивает. А как через тринадцать дней Иоанн, чудом до сего дня уцелевший, Калинов мост перейдет, с предками своими соединившись, — так ханство от Москвы вновь отвалится, равно как и северные земли. Силы свои накопит и аккурат через тридцать лет, как воины новые возмужают, в силу войдут — аккурат тогда оно на закат и ударит, кровь русскую реками на землю проливая.

— Подожди… — Андрей, только собравшийся откупорить покрытый глазурью глиняный кувшин, остановился и тряхнул головой. — Что ты сказал?

— Зеркало Велеса никогда не ошибается, чадо, — наконец-то отступил от углей древний маг и тряхнул плечами, роняя на ладони обшлага длинных рукавов. — Будущее ни перехитрить, ни обмануть, ни изменить невозможно. Как ни крутись, как ни извивайся, ан река времени все едино средь своих берегов останется. Пройдет тридцать лет — и содрогнется, и заплачет русская земля…

— Стой! — оборвал колдуна Зверев. — Про царя ты что только что сказал?

— Чародей умелый дохлую порчу на него навел, и на род, и на семью его. Мертвый дух через поклад в плоть его переполз, вселился, по жилам потек. Силу набрав, к жене и детям перекинулся, в них язвой кровавой разрастается. Землю кладбищенскую заговоренную на пальце он носит, и чрез него могила царя к себе зовет, к родичам его тянется. Заклятие страшное, неистребимое. Ныне в Иоанне дух мертвый сильнее всего стал, посему тот первым за Калинов мост и уйдет. Опосля малыша он слабенького сожрет, затем и дочку, а уж последней супружница отойдет. Дух в ней материнский крепок, оттого дольше всех и продержится.

— Когда?!

— Тринадцать дней ему всего осталось, чадо мое. Опосля малой мир наш покинет, следом…

— Ч-черт! — Князь грохнул бутылью о стол, кинулся к лестнице, но на середине замедлил шаг. — Постой, Лютобор… Ты ведь знаешь, как с порчей справиться? Не можешь не знать!

— Дух сей мертвый неистребим. Коли в существе смертном завелся — не успокоится, пока вконец его не изведет.

— Ну, волхв, не томи! Понял я уже, порча страшная! Хватит цену набивать, я и так для тебя все, что хочешь, делаю. Говори!

— Истребить его, чадо, нельзя, ан выгнать из человека можно, — соизволил признаться колдун. — Коли в знак перекрестья миров проклятого поместить да на вершинах две свечи полынные зажечь, из человека живого и мертвого, да заговор при том защитный прочесть — нестерпимо духу мертвому в плоти живой станет, в землю могильную его укрыться потянет. Коли земля могильная, никакой силой не охраняемая, внутри знака окажется, в нее мертвый дух тотчас войдет. Опосля его в этот кисет, словами Триглавы заговоренный, собрать можно. Из мешка, слова живые хранящего, мертвому духу не выбраться. Если же в месте, богами хранимом, ту землю сыпануть — он опять же из нее выйти побоится. Так и останется в узилище сем, пока вера людская и сила богов в святости той не ослабнут.