Похожая на человека и удивительная - Наталия Терентьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я – человек-позитив. Я не привыкла метаться в сомнениях и самоедстве. Я еду на встречу со Славой для того, чтобы хороший и порядочный человек не усомнился в моей дружбе и порядочности. Даже если для этого придется раскрыть ему мою странную тайну.
Я удивилась месту, которое мне назначил Слава, – неужели он пойдет в такое публичное место? Его знают и как политика, и еще помнят как спортсмена. С трудом припарковав машину в переулке, я пошла в сторону Тверской и увидела Славину машину. Он высунулся в окно и помахал мне рукой:
– Садись! Поедем, здесь рядом.
– В пыточную камеру? – не очень весело пошутила я, думая о том, как же все-таки меня раздражают условности жизни в большом городе. И как иногда хочется говорить то, что думаешь, не искать скрытых планов в речи другого и понимать именно те слова, которые к тебе обращены. И верить им.
– Лика! – Слава чмокнул меня в щеку, когда я села рядом с ним. – Вот то ли ты шутишь, то ли нет. Непонятно. Но очень обидно.
Слава говорил и говорил, а я чувствовала одно – он совершенно не знает, как выспросить у меня правду. А он очень хочет знать правду. Он даже отменил сейчас важную встречу, когда я вроде бы согласилась все ему рассказать. И теперь не знает, как, с какой стороны поумнее ко мне подступиться, к умной и лживой журналистке.
– А ты никак не подступайся, – прервала я его отвлеченные рассуждения и тревожные мысли. – Я тебе все расскажу. Давай только выйдем из машины и получим где-нибудь стакан минералки или апельсинового сока. Я полтора часа проторчала в пробке, вспоминала себя маленькой. И ужасно хочу пить.
– Между этим есть какая-то связь? – настороженно спросил Слава.
– Нет, – засмеялась я. – Я просто хочу пить.
– Вот здесь, – Слава показал шоферу, где остановиться. – Даже ты вряд ли здесь была. Закрытое местечко. Фейс-контроль и ночью, и днем. Причем есть строгий список допущенных физиономий, остальные могут даже и не пытаться. Хотя вывеска, видишь, есть, все официально…
– А что скажут тем, кто рожей не вышел?
– Что мест нет, – улыбнулся Слава. – Проходи, не стесняйся. Нам будут рады.
Мы вошли со Славой в небольшое кафе. Меня, как я поняла, пропустили со Славой. Я оглядела помещение. Кафе как кафе. Если не считать того, что везде понатыканы видеокамеры и нереально чисто, и никого вообще нет, кроме двух мужчин средних лет, в строгих костюмах, вполголоса беседующих о чем-то с крайне озабоченным выражением на лицах.
– А где допущенные лица? – Я быстро выпила стакан ледяного сока, который нам тут же принес официант с непроницаемым взглядом – неровен час и официанты тут в погонах, раз все так сурово.
– Тебе не интересно, правда? – Слава пытался шутить, но у него это плохо получалось. – Никого не сфотографируешь. А здесь, кстати, даже и не думай фотографировать, отнимут камеру сразу, причем навсегда. Зато здесь любой, кто придет, может чувствовать себя в безопасности, как в бронированном автомобиле.
– А зачем мы сюда пришли, Слав? Ты…
Ну да, конечно. Я перевела на язык слов – не чувств, не ощущений – то, что переживал сейчас Слава. А переживал он самый обычный, банальный и очень сильный страх. Слава боялся меня, он не понимал, что происходит. Может, налет на квартиру – только первый звоночек. В политике ведь все так серьезно… Он и так сделал смелый шаг – решил встретиться со мной, подозревая, что я имею какое-то отношение к ограблению его квартиры, только по какой-то причине сдала налетчиков.
– Награбленное не поделили, – объяснила я Славе. – Осторожно…
Слава поперхнулся своим зеленым чаем, несмотря на мое предупреждение. Бедный чемпион. Или я сейчас разговариваю не с чемпионом? Все-таки с трусливым политиком? А бывают разве другие? Да, бывают, конечно, но долго не живут.
Я увидела на телефоне высветившееся слово: «Мама». Ничего себе. Мама мне звонит раз в полгода. А тут уже второй звонок за месяц, кажется.
– Да, мам.
– Лика-а-а…
Я услышала мамино рыдание. Не совру, если скажу, что на моей памяти мама плакала два раза – когда умерла бабушка, и еще когда я однажды сказала, что Валерик – тупой идиот безо всякой надежды на успех, недоучка, лентяй и в этой связи полный неудачник. Почему-то мои слова тогда поразили маму в самое сердце, возможно, я просто сказала то, о чем мама даже боялась подумать.
О чем же плачет моя мама сейчас? Я как-то сразу поняла, что ничего трагического не произошло, что все живы, никто не отрезал себе ненароком конечности и не сшиб человека насмерть. Тем более, что кроме меня в нашей семье водит только Валерик, у которого машина с прошлого года стоит со снятым аккумулятором и тремя колесами.
– Мам, успокойся, что случилось?
– А ты не знаешь? – Мама тяжело дышала, набирая дыхания для того, чтобы зарыдать еще сильнее.
– Нет.
Слава выразительно посмотрел на меня – может, он думал, что я, как некоторые дочери, разговариваю со своей мамой по три раза на дню, обсуждаю рецепт утиного паштета с яйцом и вчерашнюю серию полицейского детектива.
Я прошептала ему: «Извини, два слова с мамой нужно сказать, она плачет». Слава кивнул. Я пыталась вслушаться в мамины неумелые всхлипы – красиво плакать женщины учатся годами, сквозь слезы говорить то самое важное, что мужчина должен услышать именно в такой момент, но это не про мою маму, ее мужчин слезами не возьмешь, сами поплакать мастера. Из того, что говорила мама, я толком понять ничего не могла. И вдруг, на секунду выключив в своей голове громкий звук маминых переживаний, я поняла. Отчим. Да нет! Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Неужели он, тихий, покорный, забитый, зависимый до самой последней своей клеточки, решился на такой шаг?
– Ушел Петр Евгеньевич, понимаешь, дочка?! По-настоящему ушел! Все газетные вырезки свои в коричневой папке даже взял! Помнишь его папку? Она стухла уже вся, а он ее взял! Зачем это ему, интересно, показывать своей молодой шлюшке, что ли? Какой был радиоактивный фон в районе щукинской поймы в 1970 году? – Мама горько засмеялась.
А я порадовалась – раз мама так красочно объясняется, членораздельно выговаривает сложные слова, даже шутит – не я, моя мама! – страшного с ней ничего не произойдет.
– Мам, а кто тебе сказал, что она молодая?
– А ты знаешь, сколько ей лет? Ты знаешь? Знаешь! Знаешь и молчишь! Всегда так! Я ведь тебя еще тогда спросила, кто у него. И ты все поняла! Я по твоим глазам видела, что ты поняла! Ты поэтому и убежала, чтобы мне навредить, как обычно, чтобы ничего мне не говорить!
– Мам, кто из нас экстрасенс? – Я взглянула на Славу, но он никак не отреагировал на мои слова. Ну и хорошо, раньше времени не испугается.
– Шутишь, балаболка! На радио своем шути, мать позорь! Экстрасенс она, видишь ли! Да я такой же экстрасенс, как и ты, чтоб ты знала! Я все давно почувствовала, я даже видела ее во сне, тварь эту, переманившую Петрусю!
– И где же они познакомились, раз ты все знаешь? – Я постаралась спросить это спокойно, хотя мамин воинственный тон и традиционная манера перевести все военные действия, всю артиллерию и удары с воздуха на меня ничего хорошего ни мне, ни нашему разговору не предвещали.
– На птичьем рынке! Что, съела? Думала, ты одна такая умная? Я сразу поняла, когда он тогда приехал с рынка, как в чумной маске, ненормальный…
– Мам, – негромко остановила я ее, – а что такое чумная маска?
– Отстань! Ты жестокая и равнодушная! От тебя ни капли сочувствия матери! Нет и не было никогда! Ты как не дочь мне!
А ты как не мать, могла бы сказать я, но, разумеется, не сказала.
– Мам, если ты хочешь, я к тебе приеду. Но я вряд ли тебе чем-то помогу. Сходи лучше в церковь, поставь свечку святому Петру, чтобы вразумил Петра Евгеньевича и объяснил ему, что никто, кроме тебя, любить его никогда не будет, потому как не за что его любить. Полное отсутствие мужских качеств. И той женщине с котятами…
– С котятами? – взвыла мама. – Я поняла! С котятами! Вот откуда этот бред, который он нес последние дни. Все спрашивал меня, нет ли у него аллергии на котов! Я говорила, что нет, а он снова спрашивал – не мешают ли коты спать по ночам. Он ведь, знаешь, сволочь старая, если ночью проснется, до утра не уснет.
– А ты что говорила, мам? В смысле, про котов что ответила этой старой сволочи?
– Не смей так про Петра Евгеньевича говорить! – взвилась мама. – Я сказала, что коты очень полезны для здоровья и долголетия… О-о-ой, дура я какая! Дурочка глупенькая, доверчивая…
– Мам… – я взглянула на Славу, который уже очень нетерпеливо смотрел на меня и нервно постукивал пальцами по темной скатерти. – Мам, ты извини, я не могу больше говорить. Я думаю, он вернется.
– Думает она! Да ты о матери никогда не думаешь! Ни словом, ни делом не поможешь! Всем же кажется, что ты такая замечательная! Ты бы себя слышала по радио! Просто совесть сорокалетних москвичей, звучащая в эфире!
– Здорово сказано, мам, я сегодня это повторю в эфире, скажу, моя мама меня такими словами отругала с утра пораньше. Всё, пока, звони!