Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

Когда за возмущенно вопящим спафарием затворилась тяжелая дверь, ведущая в помещение для пленных, и затихли шаги стражи, Анастасий, опорожнивший в последний из бочонков остатки воды из обоих бурдюков, осторожно выбрался на палубу и змеей скользнул в реку. На какое-то время он отдал свое тело на волю течения, не прилагая никаких усилий, чтобы держаться на воде, затем выбрался на берег, бесшумно поднявшись по пологому известняковому откосу. Увы, Гершом не соврал: степь на горизонте расцвечивалась огнями огузских костров. И что теперь делать? Вернуться и во что бы то ни стало перерезать Звездочёту глотку или добраться до своих и попытаться хоть что-то предпринять? Первое представлялось ему более разумным. Он знал, что при подобном раскладе сил, а огузов он насчитал не менее тысячи, целое племя с женщинами и скотом, он мало что сумеет изменить, а когда наступит конец, у него вряд ли хватит духу, если к тому времени он вообще останется жив, избавить сестру от плена и мук.

Додумать, как, и предпринять что-либо ему не позволили. Чья-то сильная рука стремительно и бесшумно обняла его шею в удушающем захвате, сдавив сонную артерию. Мысли критянина спутались, ноги обмякли, а меркнущий купол звёздного неба закружился над головой в безумном хороводе.

Долг платежем красен

— Зачем ты его так? Чуть не придушил! А если бы он захлебнулся!

— Да все с ним в порядке. Видишь, в себя приходит. За своё самовольство он ещё не такого заслуживает! Да и тебя, голубушка, видно, батюшка в детстве розгами мало порол.

— У меня теперь есть муж, которому дозволено женщину глупую уму-разуму поучить!

Анастасий открыл глаза. Он увидел смолёный борт новгородской ладьи и соединившуюся в страстном, долгом поцелуе молодую супружескую чету. Пятнистый Малик тыкался лбом в его бок. Александр. Как он не признал? Искандер Барс, который привык всегда поспевать вовремя.

— Ну что, наворопничек, — наконец оторвавшись от жены (уж поучил, так поучил), наклонился к нему воевода. — Много ли разведал?

Анастасий, не обращая внимания на откровенно издевательский тон, хотел поведать про огузов, но язык его пока не слушался.

— Спафария своего херсонского видел? — продолжил расспросы Александр.

Критянин кивнул.

— И как мы его упустили? — сокрушенно покачал головой дядька Нежиловец.

— Как-как, — сердито глянул на него молодой вождь. — Так же, как этого «героя»!

— Огузы! — наконец сумел выговорить Анастасий.

— Вот именно! — сверкнул глазами Александр. — И воинов там около трёх сотен.

— А у тебя? — встревоженно приникла к нему Феофания.

— Моих сотня, и у Аяна три. С огузами-то мы справимся, чай, не в первый раз. Другое дело Ратьша с Гершомом и их порошок. Насчёт Звездочёта не знаю, но Мстиславич пойдет до конца, а мне совсем не хочется братьев на верную гибель посылать.

— О порошке можешь не тревожиться.

Анастасий блаженно улыбался. Услышав о четырёх сотнях ратников, он уже успел вознести благодарственную молитву Небесам.

— Я не просто так в гости к старым знакомым наведывался. И совсем ни к чему было меня душить! — возмущённо возвысил он голос. — Говорить до сих пор больно!

Он поведал о своих похождениях. Дядька Нежиловец только виновато вздыхал, а Феофания в волнении зажимала рот рукой.

— Ловко придумал, — со странным выражением на лице похвалил его Александр. — Теперь надо молить Бога о том, чтобы захватить этого Звездочёта живым.

Когда долгая, богатая событиями ночь наконец отступила, оставив прозрачное покрывало сумрака, словно драгоценной каймой, украшенное у края неба золотисто-розовой полосой рассвета, в степи заревели трубы, и на берег выступили выстроенные в боевой порядок огузы. Как и ожидали Мстиславич и Звездочёт, их преследователи-новгородцы обратились в постыдное бегство. Развернув парус (ветер все еще дул с Общего Сырта), сидя по двое на весле, они гребли не покладая рук, и даже не пытаясь ответить на сыпавшиеся вовсю на палубу огузские стрелы. Ратьша тоже поставил парус и начал разворачивать ладью. Жажда мести пересилила осторожность: ему хотелось самому захватить в полон одурачившего его ромея и его сестру, тем более, что до него дошли слухи, что проворная жёнка воеводы ждет первенца.

— Ну что, клюнули? — поднимая всклокоченную голову от весла, поинтересовался Твердята.

— А то! — хищно улыбнулся в ответ Талец.

— Вы оба, чем болтать, лучше шлемы наденьте! — посоветовал со своего места дядька Нежиловец. — Пристрелят ещё ненароком!

— Ну и жарища! — тяжко вздохнул приехавший вместе с Александром рыжий здоровяк Радонег. Он тоже пожелал сесть на весло. — Потом совсем изойти можно!

— Тебе это только на пользу! Жир лишний сгонишь! — увертываясь от очередной стрелы, отозвался Торгейр. — Печенеги в такой одёже все лето вон ходят и ничего, пока живые!

Говоря про одёжу, он, конечно, имел в виду прошитый войлоком, как печенежский халат, подкольчужник, который вместе с броней каждый из гридней загодя надел под рубаху. Хотя это снаряжение явно не предназначалось для гребли, оно неплохо спасало от огузских стрел, тем более, что грести осталось уже недолго. Александр, сидевший на одном из носовых вёсел левого борта, скомандовал дядьке Нежиловцу разворот. Сигналом для гребцов, как и для конницы, послужило зарево, взметнувшееся в том месте, где Анастасий видел накануне огузское становище. Это воины хана Аяна, ведомые уроженцем здешних мест, пастухом Сонатом, обогнув стан огузов, подожгли их вежи.

Когда Ратьша узрел дружины, с тыла и с чела атакующие его союзников, мысли которых к тому же пребывали в смятении, уносясь к оставшимся в пылающих шатрах семьям, он на какое-то время впал в оцепенение. Во всяком случае, вёсла его ладьи замерли в воздухе. Затем, осознав, что попытка бегства против ветра и усиленного им течения неосуществима, тем более, что берег, куда не кинь взгляд, постепенно захлестывала живая волна: попавшие в окружение огузы пытались прорваться в степь, в то время как русские и печенежские сотни уверенно теснили их к реке, он приказал готовиться к бою. Конечно, проклятый русс опять его переиграл, но, может быть, сегодня удастся, как зимой, сойтись с ним глаза в глаза, а если боги окажутся немилосердны, что ж, иудейский колдун всегда успеет их всех отправить в исподний мир!

Анастасию неоднократно приходилось участвовать в битвах и на суше, и на море, и в городах, и он знал, что сражения на кораблях проходят всегда более ожесточенно. Когда ладьи, исчерпав все преимущества, которые можно выиграть при умелом маневрировании, сходятся борт в борт, всё решает лишь расположение Небес, доблесть и сплоченность дружины, а также мудрость и выдержка вождя.

Ратьша привел на Самур отчаянных бойцов, многие из которых родились на морском берегу и с малолетства учились добывать себе хлеб мечом. Угодив в ловушку, которую сами расставляли, они не дрогнули, на деле пытаясь доказать, что их желание избежать встречи являлось лишь игрой. Но в этом походе они только присматривались к Мстиславичу и приноравливались друг к дружке и потому сражались, не страшась умереть, но каждый сам за себя.

Что же до новгородцев, то их объединяло не только единство Отечества и Веры, святая ненависть к беззаконному Ратьше и желание воздать ему и его покровителям по заслугам. За годы боёв и походов научившиеся понимать товарища с полуслова, спиной всегда ощущая его спину, они, не задумываясь, отдали бы жизнь как за воеводу с молодой боярыней, так и друг за друга, и потому Господь их направлял и хранил. Ведомые Александром, многократно оправдавшим как свое славянское прозвание, так и крещеное имя, они не позволили чужакам даже ступить на борт снекки, в праведном гневе обрушивая на наемников руку карающего судии.

— Ну погоди, Мстиславич! — приговаривал Талец, тесня Ратьшиных людей от борта к борту. — Отольются тебе слезы тешиловских женщин!

Хотя его молодая жена и малютка-сын находились при нём, после плена рыжая корелинка стала слегка заговариваться и около двух месяцев вне всяких сроков носила кровь. Феофания едва её выходила.