Избранные и прекрасные - Нги Во

стало тихим и медленным, настолько медленным, будто он вообще перестал дышать, и его веки, затрепетав, опустились, едва я сделала длинный разрез от основания его шеи до живота.

Обидно, что такие ресницы достались парню, подумала я, как когда-то давным-давно, в начале этого лета, и его ладони легко опустились мне на бедра, пальцы слегка подрагивали в сухом бумажном ритме. Он открылся, как песня, и мне пришло в голову, что это мой особый талант. Это польстило мне, хотя странно было испытать удовольствие в такой день.

Его сердце я извлекла настолько легко, что сразу поняла, почему он обращался с ним так вольно. Его прабабушка из сентиментальных соображений вырезала его из карты Миннесоты и старательно приклеила к фотографии клана Каррауэй – двум десяткам лютеран со строгими лицами, снятым на каком-то церковном пикнике. Я всматривалась в снимок, щурясь в неярком свете лампы Ника, пока, кажется, не разглядела сбоку саму прародительницу с волосами светлыми, как кора серебристого тополя, и со строгим выражением на брюзгливом лице. Это лицо я обвела пальцем, чувствуя странное душевное родство с его обладательницей. По крайней мере, ей хватило смелости выбрать фотографию, на которой была и она сама, вместо того чтобы полностью уничтожить память о себе.

Перевернув сердце, я увидела страницу из йельского ежегодника Ника – возможно, приклеенную для того, чтобы придать ему больше стойкости и силы, а может, личных свойств характера. На эту страницу был помещен снимок футбольной команды Йеля, и среди одинаково серьезных мужчин с волевыми лицами я разглядела Тома. Как все смешалось.

Снимок был сплошь исписан мягким карандашом – прямо на нем были крупно и грубо написаны имена, причем явно без понимания, что это означает. Крупнее всего были написаны фамилия Гэтсби – не Джей, а Гэтсби – и еще несколько мужских имен, нацарапанных более торопливо, тех самых, которых Ник, видимо, знал по военным временам.

Я растрогалась, увидев, что мое имя написали аккуратно, тщательно придавая буквам форму. Он сам вписал его, намеренно и, возможно, более целеустремленно, с большей мерой долга и страха, чем остальные, но я не винила его за это. Имя сохранилось.

– Несчастная любовь, – выговорила я, глядя на него. Он повернул голову набок, слегка приоткрыв губы. И был прелестен. Я всегда так считала.

Я свернула его сердце и сунула к себе в сумочку, а из сумочки вынула еженедельник, с помощью которого я заглядывала в будущее не далее чем на две недели. Перочинным ножом я вырезала на одной из страниц хорошенькое сердечко, совсем как те валентинки, которые отказывалась вырезать в школьные годы. Я полюбовалась им, подумала, не исписать ли его своим именем сплошь, чтобы больше не поместилось ни одно, но не стала.

Вместо этого я оставила с краю поцелуй накрашенными губами, не желая, чтобы меня забыли, и вложила сердце обратно в грудь Ника. Минуту спустя он уснул по-настоящему, а я слезла с него, запечатлев еще один поцелуй на его лбу.

Обувшись, я нашла ключи от его машины на том гвозде, куда он всегда вешал их. Пока я оглядывалась, чтобы в последний раз посмотреть на его дом, послышался щелчок закрывшегося замка. Дождь прошел, только небо все еще наливалось свинцовой серостью, и я запретила себе смотреть в сторону залива и дома на другом берегу, где Дэйзи ждала, когда ее упакуют, как дорогой фарфор и изящную мебель.

* * *

На машине Ника я покатила на запад, к городу. Солнце закатилось далеко за край мира, вышедшие тени были длиннее и резче, чем летом. Я пожалела, что у меня не осталось хотя бы пары глотков демоника, чтобы ускорить события, хотя, с другой стороны, лето уже кончилось, кое-что должно начать даваться легче.

В Уиллетс-Пойнте я остановилась и купила в местном магазине шоколадный батончик. И пока шла по краю шоссе, жадно съела его, потому что с самого утра у меня во рту не было ни крошки. Следы шин купе были еще различимы, хоть и с трудом, но потом стемнело, и они совсем исчезли.

Долго ждать мне не пришлось.

Только что я была одна на раскисшей травянистой обочине, и вдруг из кювета рядом поднялась Миртл Уилсон. Ее бледное лицо выглядело безупречно, волосы сияли, как красный сигнал светофора, маленькие ступни были босыми, и если она не покинет эти места, то пробудет призраком Уиллетс-Пойнта на протяжении жизни целого поколения, а то и дольше. Я уезжала. И не могла понять, зачем ей понадобилось остаться.

Она метнулась ко мне со зловещим блеском в глазах, но я решительно покачала головой.

– Тебе нужны Дэйзи и Том, кто-нибудь из них, – твердо заявила я, заметив, что говорю как тетушка Джастина. – Они уезжают в Барселону. Можешь там и встретиться с ними.

Она смотрела на меня стеклянными глазами, бледная и мертвая. Я пошарила в сумочке и опасливо протянула ей двадцатидолларовую купюру. Немного, но для начала ей хватит.

Уезжая, я видела в зеркало заднего вида, как она глазеет на приближающийся транспорт и выставляет большой палец, прося подвезти ее.

Когда город надвинулся на меня и его шум и грубое равнодушие обрели форму, вдруг обрушилось осознание, что я скоро покину его, впервые в жизни понятия не имея, вернусь ли обратно. Эта мысль стала подобна хлопку по груди широкой ладонью, но боль, вызванная ею, оказалась почти уютной – с ней можно мириться до тех пор, пока я не сумею избавиться от нее раз и навсегда.

Сначала в Шанхай, думала я, ведь меня как-никак пригласили, а потом во Вьетнам. Эта поездка, как я знала заранее, будет полна неловких пауз, жутких унижений и множества мест, где я могу быть только собой, но я считала, что неплохо перенесу ее. К тому времени, как я углубилась в город, уже совсем стемнело, и я остановилась возле маленькой аптеки как раз в тот момент, когда продавец, худосочный юноша, уже готовился закрыть ее. Я улыбалась ему и кокетничала, пока он не согласился снова открыться, и я, бродя между полками в поисках товаров для дома, чуть ли не посмеивалась, гадая, не одна ли это из аптек Гэтсби, где под прилавком может оказаться что угодно – от демоника до огнестрела и других, не менее соблазнительных средств уничтожения.

Переплатив за покупки, я вернулась в машину и осторожно развернула их. При свете натриевого уличного фонаря я взяла в руки блестящие и изящные ножницы для вышивания, полюбовалась их формой и остротой, их прелестью, достойной леди, затем пощелкала ими.

Я поднесла лезвие к подушечке безымянного пальца левой руки, и, прежде чем