Избранные и прекрасные - Нги Во

сияние выхватило каждую бутылочную крышку, обрезок металла, оброненный винтик, какие только на ней были. Любопытствуя, я последовала по извилистой освещенной тропке между высокими шлаковыми дворцами-горами и наконец вышла к рекламному щиту на западе Уиллетс-Пойнта.

Т. Дж. Эклберг пренебрежительно возвышался над великим городом шлака, раскинувшимся под ним. Его глаза были закрыты, и, хотя благоразумие подсказывало мне, что меня подвела память и они были закрыты всегда, я знала, что это неправда.

Я отхлебнула еще демоника, думая, что со стороны Гэтсби довольно некрасиво привозить нам неполную бутылку. Не настолько я пьяна, чтобы она казалась почти невесомой в моей руке. Я возмущенно уставилась на рекламный щит, раздраженная его молчанием, и это раздражение вылилось в ребяческий приступ ярости.

– Ну, давай! – потребовала я вслух. – Говори. Ты же столько всего видишь, какой в тебе прок, если ты не говоришь?

Глаза остались закрытыми, а я вдруг поняла, что пытаюсь выжать воду из камня.

– Рта ведь нет, – сказала я звездам. – Но это поправимо.

Сбоку стояла хлипкая лестница, и я, сбросив тонкие скользкие туфельки, забралась по ней на узкий проходной карниз вдоль всего нижнего края рекламного щита. Некоторое время я вышагивала по нему туда-сюда, но вдохновение больше не являлось ко мне, пока я не перевела взгляд вниз, на бутылку в своей руке.

И осталось-то всего ничего, подумала я и допила остаток вместе с парами, напомнившими мне бензин и мед, ваниль и джин. Мгновение я стояла, пошатываясь, на карнизе: ума мне хватало лишь на то, чтобы не смотреть вниз, но не чтобы избежать того положения, в котором я очутилась. Когда ноги вновь окрепли, я вцепилась пальцами ног в чулках в решетчатый пол карниза, наклонилась и разбила бутылку о металл.

Раздался оглушительный звон, осколки посыпались на траву, заблестели при свете уличных фонарей, как звезды, а в моей руке остался крупный осколок от плеча бутылки, шириной почти с половину моей ладони.

– Ладно, – сказала я так властно, как только могла. – Так ты будешь говорить со мной или нет?

И я прошлась от одного края щита до другого, глубоко вонзая осколок бутылки в бумагу, приклеенную к дощатой основе. Бумага лопалась, словно только об этом и мечтала, из-под нее проглядывало дерево. За долгие годы клей высох, бумага скрутилась выше и ниже разреза. Когда я закончила, получилось что-то вроде глупо раззявленных губ пьяницы. Жаль, что рядом не было Кхая, который показал бы мне, как надо. Наверное, он посмеялся бы, увидев, как скверно я справилась, а мне так хотелось, чтобы он взял своей опытной рукой мою и научил меня так, как следовало.

«Эй, ну и где ты вообще? – с негодованием думала я. – Хочу увидеть тебя. Мне надо с тобой поговорить».

Эту мысль я сразу вытеснила из головы, потому что мне всегда приходилось учиться самой. Встряхнув головой, я продолжала.

Закончив, я уронила осколок стекла и отряхнула ладони.

– Говори, – приказала я, потом повторила настойчивее: – Говори.

Теперь я прочувствовала то, что впервые творю бумажную магию только для себя. Рядом не было Дэйзи, чтобы просить придать бумаге определенный вид или желать от меня еще чего-нибудь. Была лишь я под луной в самом обычном Уиллетс-Пойнте, захмелевшая от напитка, который, по-моему, людям пить не следовало, наблюдающая, как нарисованные глаза медленно, еле-еле открываются, а разрезанные бумажные губы начинают шевелиться.

О чем мне говорить? Я же просто бумага.

Рассердившись на скромность Эклберга, я скрестила руки на груди.

– Ты бумага с глазами, – уточнила я. – Бумага, которая видит, правильно?

Мои глаза закрыты, языка у меня нет.

И глаза вновь попытались закрыться, но я с силой хлопнула в ладоши перед тем местом, где полагалось быть носу.

– А по-моему, твои глаза открыты достаточно широко, и я дала тебе рот, так что говорить ты можешь. Что ты видел? Сегодня вечером? Что случилось?

Глаза почти кокетливо моргнули, потом бумажные губы растянулись, чтобы заговорить.

Я видел машину – ехала слишком быстро. Видел женщину, которой надо было уйти, видел, как она летела. Видел, как остановилась машина, потом видел глаза.

– Глаза. Погоди. Погоди… ты видел глаза?

Видел глаза, госпожа, а потом уже не видел ничего.

Т. Дж. Эклберг опустил веки, но это движение не показалось мне жеманным. Мною вдруг овладела сонливость, ощущение тяжести во всех конечностях. Я поняла, что должна спуститься, пока не упала – с моей удачливостью есть вероятность, что я рухну прямо на стекло, усыпавшее землю под рекламным щитом.

– Мне… мне пора…

Я буду спать, госпожа, и больше ничего не увижу. С меня довольно.

У меня на виду глаза закрылись, бумага стала разъезжаться в разные стороны от моего разреза – сначала медленно, потом быстрее. Вскоре старая бумага полностью слетела со щита, и теперь его верхняя половина все еще предлагала оптику, нижняя часть рекламы которой отвалилась, открывая взгляду другую – цирковой труппы братьев Бонни, обещающую отважных акробатов, удивительных уродов и презирающих смерть укротителей львов.

Проходя мимо, я погладила морду бумажного льва, и откуда-то донеслось тихое рычание – то ли из бумаги, то ли из глубины моего существа.

На землю я спустилась совершенно обессиленная. Я едва шевелилась, мне понадобилось все усердие, чтобы добраться до машины Дэйзи. Зная, что в таком состоянии я ни за что не доеду до Ист-Эгга, я просто забралась на заднее сиденье, пачкая белую обивку шлаком и всей той грязью, которую собрала на себя за время краткого пребывания в Уиллетс-Пойнте. У меня мелькнула мысль о том, чтобы размазать по кожаной обивке все то, что я узнала, но я понятия не имела, как это сделать, поэтому просто уснула.

Глава 21

Тихий стук в стекло я могла бы пропустить мимо ушей, перевернуться на другой бок и уткнуться лицом в кожаное сиденье, но стук повторился с такой силой, что от него затряслось стекло, и вынудил меня поднять голову. От неожиданности я выпучила глаза, так что они стали похожи на два яйца, надолго оставленных на сковородке, дернула дверную ручку и чуть не вывалилась из машины. И упала бы в грязь лицом, если бы сильные руки не подхватили меня.

– Вот ты где, – сказал Кхай, и меня в благодарность чуть не вырвало прямо на него. Он едва успел отступить и присел рядом, пока я выворачивалась наизнанку в тени машины.

Поначалу он пытался гладить меня по спине и бормотать ободряющие слова, но спустя некоторое время просто отступил, не мешая мне выплескивать на землю содержимое