Телемак - Франсуа Фенелон

Куда ни ступишь, везде только и речи, что о достоинстве и добродетели, но в чем достоинство и добродетель, редко кто знает. Для большей части немолчных проповедников добродетели она не что иное, как приятный звук, громкое имя. Надобно самому иметь твердые правила справедливости, разума и добродетели, чтобы узнавать людей умных и добродетельных. Надобно самому знать правила доброго, мудрого правления, чтобы отличать людей с такими правилами от других, с ложными умствованиями. Для измерения разных тел надобно иметь известную меру: так и в суждении. Надобно иметь постоянные здравые правила и на них уже основывать всякое суждение.

Надлежит прежде всего знать истинное предназначение жизни человеческой и цель, в правлении народом предполагаемую. Главная и единственная цель состоит в том, чтобы никогда не желать власти и величия для самого себя. Такое честолюбивое желание стремилось бы только к удовлетворению гордости, между тем, как в бесконечных трудах правления должно забыть себя, жертвовать всем собой, чтобы народ сделать добрым и счастливым. Без того предашь все и себя воле случая будешь во всю жизнь ходить ощупью во мраке, подобно кораблю в открытом море без кормчего: нет на нем никого, кто наблюдал бы звезды, кто был бы знаком с берегами – потонет или разобьется об камни.

Не зная, в чем состоит истинная добродетель, цари часто не знают и чего искать в людях. В прямой добродетели они находят что-то необразованное, слишком она взыскательна и непреклонна, пугает, оскорбляет: отходят от нее к лести. Тогда они ищут, но уже нигде не находят ни искренности, ни добродетели, недостойные истинной славы, они гоняются за обманчивым призраком славы мечтательной и скоро знакомятся с мыслью, что неложная добродетель известна на земле только по имени. Добрые знают злых, злые не знают добрых, не могут даже поверить, чтобы они были на свете. Такие цари ко всем равно недоверчивы, невидимые за недоступными стенами, снедаясь подозрениями, для всех они страшны, но и сами мучатся страхом, бегают от света, не смея показаться в истинном своем виде, стараются одеть все свои дела тайной, но для кого они тайна? Злое любопытство подданных везде проникнет и все разгадает. Они сами только ничего не знают. Клевреты их, алчные и ненасытные, с радостью видят, что все к ним пути заграждаются. Царь, недоступный для людей, недоступен и для истины. Все то, что могло бы еще открыть ему глаза, описывается ему черными красками, прочь отгоняется. Он проводит жизнь в каком-то диком и страшном величии, на каждом шагу боится обмана и на каждом шагу нещадно обманут – и по заслугам: обращаясь только с немногими и всегда с теми же лицами, он невольно принимает все их страсти и предрассудки, не помышляя, что даже у добрых есть свои слабости, предубеждения, делается наконец игралищем доносчиков, подлого, гнусного рода, который питается ядом, превратно толкует самые невинные действия, преувеличивает маловажные случаи, вымышляет зло небывалое, чтобы только вредить и губить, тешась недоверчивостью и позорной пытливостью царя слабого и подозрительного как орудием корыстных своих видов.

Старайся, любезный Телемак, узнавать людей, наблюдай их свойства и склонности, расспрашивай одного о другом, испытывай их постепенно, но ни кому не вверяй себя слепо. Пользуйся опытом, когда обманешься в своих заключениях: будешь обманут, и не однажды, злые заслоняют себя непроницаемым покровом так, что не сегодня завтра завлекают добрых в свои сети. Не суди ни о ком по первому движению сердца ни в худую, ни в добрую сторону. Такие суждения всегда опасны, и здесь-то прошедшие твои погрешности послужат тебе полезным наставлением. В ком найдешь дарование и добродетель, употребляй того к делу с доверием. Честный человек любит доброе о себе мнение, для него уважение и доверие дороже сокровищ. Но не давай и честным людям неограниченной власти. Иной пребыл бы всегда на добром пути, но совратился оттого, что даны ему вдруг и власть и богатство. Кто столько мил богам, что находит в своем царстве двух или трех друзей – не льстецов, с истинной мудростью и постоянной благостью сердца, тот скоро найдет через них много других, им подобных, для низших званий. Доверием к благолюбивым царь узнает то, чего сам никогда не может видеть в своих подданных.

– Но должно ли, как я часто слышал, – спросил Телемак, – употреблять к делам злых людей, когда они с дарованиями?

– Иногда нужда того требует, – отвечал Ментор. – Положим, что ты уже находишь в силе хитрых и несправедливых людей в области, волнуемой раздорами. Они занимают важные звания, от которых нельзя вдруг их отставить, пользуются доверием сильных, которых нужно щадить, нужно щадить и самих их, опасных лицемеров, готовых все смутить и расстроить. Надобно поневоле употреблять их до времени, но не терять при том из вида необходимости удалять их исподволь. Никогда они не должны быть твоими наперсниками, читать тайны в твоем сердце, иначе употребят во зло доверие и твоими же тайнами свяжут тебе руки – оковами, которые труднее разорвать, чем железные цепи. Возлагай на них временные поручения, будь к ним благосклонен, владей их страстями так, чтобы они находили в собственных своих страстях побуждение быть тебе верными: единственное средство держать их в покорности. Но не вводи их в свои тайные советы. Имей всегда в готовности пищу для их самолюбия, но никогда не вверяй им ни сердца, ни главного управления. Когда государство спокойно, устроено, управляется людьми разумными, правдолюбивыми, верными, тогда злые, терпимые в службе по нужде, мало-помалу делаются излишними. Снисхождение к ним и тогда не должно изменяться: неблагодарность ни в каком случае не дозволена даже и против злодеев, но снисхождением надобно стараться прежде всего обращать их к добродетели. Надобно сносить в них недостатки, свойственные человечеству, но в то же время утверждать силу власти, предваряя тем зло, которому они открыли бы все пути без обуздания. Одним словом, и то уже худо, что злые употребляются орудиями в добрых делах: это зло нередко неизбежное, но должно стараться исподволь отстранять такие орудия. Государь мудрый, у которого одна цель – добро и справедливость, обойдется со временем без хитрых людей с корыстными видами: будет у него много честных людей с дарованиями.

Но не довольно того, чтобы находить людей честных и с дарованиями, надобно пересоздать, образовать их на будущее время.

– Тут-то и камень преткновения, – сказал Телемак.

– Совсем нет, – отвечал Ментор, – пожелай только найти людей неукоризненных и с способностями, выведи их из толпы, из мрака безвестности: пример оживит всякого, в ком есть способности и чувство чести. Никто не пощадит для тебя труда. Многие зачахли в безвестности, а были бы людьми полезными, если бы соревнование и уверенность в успехе разбудили в них уснувшие дарования. Сколько раз нищета и невозможность выйти из толпы прямым путем добродетели заставляли людей пролагать себе к счастью кривые дороги! Определи награды и почести за разум и добродетель: люди образуются к служению сами собой. И сколько их ты образуешь, возводя по степеням от низшего к высшему званию? Усовершишь тем их способности, узнаешь на опыте всю силу ума и всю искренность их добродетели. Займут высшие звания люди, образованные с низших должностей у тебя под глазами, будет известна тебе вся их жизнь во всех ее переменах, будешь судить о них не по словам, а по деяниям.

Так они беседовали, и между тем завидели корабль феакийский у небольшого острова, обложенного кругом страшными камнями. Той порой в воздух стихло, веял зефир – и тот притаился, море было ровно и гладко, как зеркало, корабль в сонной воде стоял неподвижно, и парус, опустившись, не шевелился, гребцы в истоме напрасно истощали последние силы: надобно было пристать к острову, невзирая на то, что он был голой скалой, а не землей обитаемой. Не в столь мертвую тишь нельзя было бы и подумать подойти безнаказанно к этому берегу.

Феакияне и салентинцы с равным нетерпением ожидали попутного ветра. Телемак, перебираясь с камня на камень, пошел к феакиянам, и первого, кто ему встретился, спросил, не видел ли он Улисса, царя Итаки, в доме царя Алциноя?

То был не феакиянин, а безвестный странник, с лицом величественным, но унылым и мрачным. В глубокой думе, казалось, он не слышал вопроса, отвечал, но не тотчас, Телемаку:

– Ты не ошибся, Улисс был у царя Алциноя, у которого в доме гостеприимном живет страх к богу богов, но там уже нет его. Он отправился в Итаку, если судьба, преложив гнев на милость, дозволит ему наконец поклониться богам своих предков под родным кровом.

Сказал – и, печальный, пошел в небольшую наверху скалы тенистую рощу, откуда вдали от всех, одинокий, он глядел на море и, казалось, сетовал на остановку в пути.

Телемак не мог отвести от него взора, и чем более смотрел на него, тем более сострадал и смущался, говорил Ментору: